Юджин О'Нил - Хьюи[Hughie]

Ночной портье (мысленно он вскочил на «скорую помощь», которая, громыхая, прокатила по Шестой авеню, и спрашивает без любопытства: «Он умрет, доктор, или ему не выпало такой удачи?» — «Боюсь, что нет, но придется месяцы лежать неподвижно». — «И за ним будет ухаживать пригожая медсестра?» — «Может быть, и не пригожая». — «Ну, все равно, по-моему, он счастливчик. А я вот должен вернуться обратно в гостиницу. Четыреста девяносто второй никак не уймется и не уйдет спать, все острит. Очевидно, это была острота, недаром же он хихикает». Хохочет от всего сердца) . Ха-ха! Вот это остроумно, Эри! Давно я такой отличной шутки не слышал!

Эри (так обижен и огорчен, что даже не отпустил в ответ язвительной остроты. Смотрит в пол, побрякивая ключом, и бормочет себе под нос) . Господи, ну и дыра же тут. Уютно, как в морге. (Взглядывает на стенные часы.) Поздно уже. Пожалуй, пора в свою камеру, хоть немного покемарить. (Порывается отойти от стойки, но безуспешно — так и остается стоять, привалясь к ней. Взгляд его обшаривает пустой вестибюль, наконец вперивается в потное бескровное лицо НОЧНОГО ПОРТЬЕ. И только теперь, собравшись с силами, с убийственной иронией говорит.) Ты почему ж это, друг, не предупредил, что ты тугоухий? Я понимаю, человек стесняется своих недостатков, но я бы никому не сказал.

Но НОЧНОЙ ПОРТЬЕ унесся мыслями за пожарной сиреной: «Бог кому, наверно, весело живется, так это пожарнику». Он залезает на машину и с напускным интересом спрашивает: «Где горит? Что, настоящий пожар? Давно начался? Как ты думаешь, успеет разгореться?»

Эри (смотрит на него и говорит язвительно) . Послушай моего совета, приятель, и никогда не покупай опия, ты и так вроде как опоенный.

А НОЧНОЙ ПОРТЬЕ мысленно продолжает разговор с пожарным. «То есть разгореться вовсю, чтобы к чертовой матери спалить до основания весь город?» — «Очень жаль, брат, но навряд ли. Слишком много тут камня и стали. Что-нибудь да останется». — «Да, боюсь, что ты прав. Слишком много камня и стали. Но я и не надеялся. На самом-то деле мне все равно».

(Махнул на него рукой и опять делает попытку оторваться от стойки, крутя в пальцах ключ, словно это амулет, который поможет ему освободиться.) Ну, я на боковую. (Но так и не может сдвинуться с места, — уныло.) Господи, тоска какая! Был бы здесь сейчас Хьюи. Ей-богу, был бы он, я бы ему такого наплел, у него глаза бы на лоб полезли. Простофиля — чем круче загнешь, бывало, тем он охотнее верил. Считал, что игра — это романтика. Я думаю, я для него был как бы герой его мечты, таким ему хотелось быть самому, если бы хватило духу попробовать. Он, наверно, жил вроде как двойной жизнью, когда слушал мои россказни про выигрыши и кутежи. Если подумать, так выходит, он даже и жену, можно сказать, обманывал, переживая за меня и моих бабешек. (Усмехается.) Потому небось он и любил меня, а? И сколько я ни нахвастаю, он все проглотит, чем больше, тем ему даже лучше. Поначалу-то я с ним стеснялся. Особенно не врал, ну, не больше, чем всякий, кто вздумает трепаться про выигрыши и баб. Потом вижу, ему мало, а каким же тетерей надо быть, чтобы не пуститься во все тяжкие, когда просит человек? Ну, и пошло, какую девку ни подцеплю, они у меня все становились красотками из мюзик-холла, Хьюи особенно нравилось, чтобы из мюзик-холла. Ему хотелось, чтобы я был вроде шейха Аравийского или кого там еще, чтобы какая блондинка меня ни увидит, сразу копытца кверху. Ну, а мне не жаль, я пожалуйста. И про ставки тоже такого ему, бывало, нарасскажу. Я, мол, потому и останавливаюсь в этой гостинице, что не хочу деньги транжирить иначе как на игру. Игра для меня вроде наркотика, так я ему расписывал, я теперь уже бросить не в силах. А он верил. Еще ему нравилось думать, будто я замешан в подпольных махинациях. Он считал, что гангстеры — это романтика. Ну, я и травил ему, будто бы раньше и грабежами баловался. Врал, что знаком со всеми заправилами. Я и правда их многих знаю, так, шапочное знакомство, я им «здорово», и они иной раз в ответ поздороваются. Кто их не знает, если ошиваешься на Бродвее и по пивным? Я, бывает, у них на побегушках мотаюсь, подрабатываю доллар-другой, но только я смотрю в оба, чтобы не оказаться замешанным, где жареным пахнет. А Хьюи нравилось думать, что меня с Ходулей-Брильянтщиком водой не разольешь. Я и тут ему — пожалуйста, наговорю с три короба. Чего только не навру для его удовольствия. (Деловито) . Ты не думай, приятель, не все было вранье, что я ему плел. Про игру, например, я правду рассказывал. Разные удивительные случаи с большими ставками и богатыми выигрышами, они действительно все были на моей памяти. Только не со мной, как я ему представлял. Ну, может, бывали раза два и со мной когда-то давным-давно, когда у меня шла полоса удач и я ходил весь в долларах, покуда не спустил их до последнего. (Замолкает, чтобы глубоким вздохом помянуть славные денечки, которые были — или не были? — когда-то, потом задумчиво продолжает.) Д-да, а Хьюи все заглатывал, как утиный супчик или пилюлю героина. Слушал — и вместе со мною все переживал, всюду бывал, жил яркой жизнью. (Усмехается, потом серьезно.) И знаешь, мне от этого тоже было хорошо, по-своему. Нет, правда. Я начинал видеть себя его глазами. Иной раз возвращаюсь сюда без гроша в кармане, настроение паршивое, впору на брюхе ползти, и вот уж, глядишь, у меня денег куры не клюют, потому как я только что сорвал куш на скачках. Конечно, я понимал, что все это сказки. Не такой уж я придурок. Ну и что? Хьюи слушал и радовался, и вреда никому не было. А если на Бродвее вдруг упадут замертво все, кто любит сам себя сказками морочить, то на обоих тротуарах не останется, пожалуй, ни живой души. Ведь правда, Чарли?

ЭРИ снова искательно смотрит на НОЧНОГО ПОРТЬЕ, забыв прежние обиды. Но у того лицо тупо напряженное, он ищет, к какому бы звуку в ночи пристроиться мыслями, да только на город почему-то спустилась небывалая и грозная тишина, и вот он оказался в гостинице, навеки прикованный к своей стойке и бодрствующий, когда весь мир спит — кроме 492-го, который никак не уйдет к себе и никак не уймется, а все говорит и говорит, и от него некуда деться.

Ночной портье (глядит сквозь ЭРИ остекленелыми глазами и говорит, почтительно заикаясь) . П-правда?.. Боюсь, что я не совсем… Что правда?

Эри (безнадежно) . А, ничего, друг. Просто так.

ЭРИ опускает взгляд в пол. Он так расстроен и подавлен, что даже перестал поигрывать ключом. А ПОРТЬЕ все еще не может мысленно вырваться отсюда, потому что город безмолвствует, и ночь смутно напоминает о смерти, и ему немного страшновато, и ноги теперь, когда он опомнился, болят — сил нет, но все-таки это не оправдание, чтобы отступаться от правила, согласно которому постоялец всегда прав. «Нужно было отнестись к нему внимательнее. Все-таки общество. Человек жив и бодрствует. С его помощью легче было бы перемочься до рассвета. О чем он тут толковал? Хоть что-то да должен был я расслышать». Ночной портье морщит потный лоб в попытке припомнить о чем только что шла речь. ЭРИ, между тем, возобновляет свой рассказ но теперь уже вовсе не надеется на слушателя, просто говорит сам себе.