Зот Тоболкин - Пьесы

А л е к с е й. Невесту я сам себе выберу…

П а в л а. Я к тому, что на счастье у каждого своя мерка. Ты всем единую навязать хочешь. Вот и вышло — кругом дурак. Отцу своему помочь не можешь. Слышишь — мается? А туда же: люди, жизнь…

Голос Павла: «Пусти! Покаешься!»

А л е к с е й. Отпустила бы… что он, зверь? Оплела веревками.

П а в л а а. Протрезвится — отпущу. Колоти чучело-то… с ним проще. (Уходит в дом.)

Алексей озадаченно снимает перчатки.

За воротами К у з ь м а и С о р о к а.

К у з ь м а. Алешка, через пять минут «Ракета» отчаливает.

А л е к с е й. Иду. Ты за отцом тут приглядывай.

К у з ь м а. С тобой ведь пил-то… Я его в строгости держу.

А л е к с е й. Вот река течет… мудрая, величавая…

С о р о к а. Прости, Алеша. Я глупая, наверно. Не поняла.

К у з ь м а. Он у нас этот… философ. Как завернет — сразу не разберешься.

А л е к с е й. И разбирать нечего: все просто у ней, все решено.

К у з ь м а. И не просто. И не решено. В реке рыбы друг друга жрут. И русло у ней меняется. Раньше вон где текла… по Коровьей протоке. Теперь — здесь. А ты — все просто.

С о р о к а. Кузьма, ты же… стихийный диалектик!

К у з ь м а. Чего-о?

Алеша и Сорока смеются.

А л е к с е й (перебирая пальцы девушки). Я скоро приеду за тобой. Слышишь? Скоро приеду.

С о р о к а. Слышу, милый! Я все слышу.

К у з ь м а. Целоваться-то будете? Я отвернусь.

А л е к с е й. Береги ее тут, Кузьма. И отца береги.

К у з ь м а. Отца береги, Сороку береги… а ты кого беречь будешь?

А л е к с е й. Всех остальных.

К у з ь м а. Ну точно: философ! Профилософствуешь — уйдет «Ракета».

С о р о к а. Да-да, милый! Ты поспеши.

А л е к с е й, поцеловав ее, убегает. Сорока прижала к щеке палец, словно хочет сохранить след поцелуя подольше.

К у з ь м а. Вот она, любовь-то! А я, однако, уж не полюблю. (Подумав.) Нет, с любовью покончено.

С о р о к а. Что? Что ты сказал?

К у з ь м а. Вот любишь его… а за какие заслуги?

С о р о к а. Он замечательный!

К у з ь м а. Ну, врешь! Какой он замечательный? Обыкновенный… слабый, весь в тятьку.

С о р о к а. И отец у тебя замечательный. Вы просто не цените его.

К у з ь м а. Ты что, пьяных зерен наклевалась?

С о р о к а. Пусть не ты… Павла Андреевна. Она его ни во что не ставит.

К у з ь м а. Вот погляжу я, как оседлаешь Алешку, когда поженитесь. Все вы одним миром мазаны.

С о р о к а. Ну что ты, Кузьма! Алеша словно ребенок беззащитный. На ребенка у кого рука поднимется?

К у з ь м а. Хорош ребеночек… в двадцать лет!

В избе. На полу лежит связанный П а в е л.

П а в е л (хрипит). Отпусти, слышь? Добром прошу.

П а в л а. Опять начнешь выкомаривать? Опять ружьем угрожать?

П а в е л. Угрожать — нет, не буду. Просто возьму и пристрелю.

П а в л а (развязывая его). Болтун! Вожусь с тобой, как с дитем малым. За ум-то когда возьмешься?

П а в е л. Дай выпить… мутит.

В ограде.

От пристани доносится пароходный гудок.

К у з ь м а. Интернатские прибыли! У, ровно комарья высыпало!

С о р о к а. Весело будет тебе!

К у з ь м а. Но, заживем! Соберемся в школе. Анна Ивановна придет. «Здрасьте, дети, — скажет. — С чего мы начнем наш первый урок?» Эх, скоро уже, совсем скоро!

С о р о к а. Красивая пора! Я бы и сама с удовольствием поучилась!

К у з ь м а. И жениться хочешь, и учиться… два горошка на ложку?

С о р о к а. Ты прав, прав… размечталась.

К у з ь м а. Ага, рассиропилась!

С о р о к а. Понимаешь, не везло мне с учебой… Отец на фронте погиб. В самом конце войны. Потом мама заболела… и все заботы легли на меня… потом брат разбился…

К у з ь м а. Ничего, Сорока, ты духом не падай! Держи хвост морковкой.

С о р о к а. Я держу, Кузьма… изо всех сил держу. Только вот за Алешу тревожно… Вдруг подомнет его Павла Андреевна?

К у з ь м а. Что она, враг рода человеческого? Ты мамку не знаешь.

С о р о к а. Не враг, но… мы ей тут мешаем.

К у з ь м а. Вот и опять пальцем в небо попала! Мамка смирилась… поняла, что разбить вас с Алешкой немыслимо.

С о р о к а. Если бы так, Кузьма! Если бы так!

К у з ь м а. Что, к профессору хочешь переметнуться? Дурачок он, твой профессор!

С о р о к а. Неправда, Кузьма, неправда! Он просто болен… потерей памяти… одинок, совсем одинок. Я вместо матери ему. Или — старшей сестры.

К у з ь м а (с уважением). Вон ты какая! Ну молоток! А насчет мамки… я покажу тебе одну штуку… Только не подглядывай! (Убегает за ограду и вскоре возвращается с золотой лошадкой.) Вот…

С о р о к а. Ой! Ты где это взял?..

К у з ь м а. На могильном кургане.

С о р о к а. Если не ошибаюсь, это талисман одного из тибетских племен. Интересно, как он сюда попал?

К у з ь м а. Могу рассказать. Заня-ятная сказочка!

С о р о к а. Расскажи. Мне узнать не терпится.

К у з ь м а. Давным-давно один парень русский в плен к ним попал. Такой, знаешь, Иван-царевич. Царевна тибетская увидала его и, как водится, втюрилась. Хан ихний это дело усек, пленника в башню замуровал. Высокая башня, не подступись! Парень голодал сперва, потом голубями стал питаться. Голубей с записочками царевна ему подсылала. Вот, значит, ест он голубей, а перья в угол ссыпает. Много накопилось перьев и крылышек. Делать нечего — и начал парень со скуки крылья мастерить. Царевна меж тем побег задумала. Однажды выслала пленнику вот эту лошадку и бечеву. С намеком выслала: дескать, спускайся вниз. У заставы лошади ждут. Он, не будь дурак, крылья за спиной привязал, лошадку за пазуху и — фр-р-р! — в небо. Тибетцы-то эти долго за ним гнались. Не догнали бы… да веревка спортилась. Упал он, царевна слугам своим велела курган насыпать. Засыпали их обоих… Вместе с лошадкой.

С о р о к а. Врунишка! Насочинял! Но в одном ты прав, пожалуй: курган этот, наверно, место захоронения. А мы в лощине копаем… Валерий Николаевич!

Входит П у т н и к о в. Рассматривает бабочку.

П у т н и к о в. Обратите внимание, Виолетта Романовна… вот эти крылышки…

С о р о к а. Да, чудесные крылышки!

П у т н и к о в. Я не о том. В природе много удивительных параллелей. Одна из них — крылья этой бабочки. Они вам ничего не напоминают?

С о р о к а. Напоминают… разноцветный тюльпан.

П у т н и к о в. Глупости говорите! Это — карта! Обыкновенная географическая карта. Я напишу об этом статью.

С о р о к а. В прошлый раз вы хотели написать «Историю игры в поддавки»?

П у т н и к о в. Смешно? Смеются те, кто не хочет думать. А вы сравните… всегда есть с чем сравнивать. Эта игра напоминает тактику батыевской конницы.

С о р о к а. Мне некогда заниматься военной историей.

П у т н и к о в. Глупости, глупости! Вы не умеете организовать свой день. Вот ваш покорный слуга сегодня написал восемнадцать писем, отослал три бандероли, составил план двух статей, прочел две главы из Плутарха. Это помимо основной работы… Нужна система. Система — прежде всего!