Юкио Мисима - Ночная орхидея

РОКУДЗЕ. Так что с того, что не был влюблен? Хорошо, пусть ты изучал меня, и именно это сделалось твоей целью. Но как же ты был обворожителен! Надеюсь, и по–прежнему остался таким?

ХИКАРУ. Я давно не мальчишка, у меня есть семья. А разве тебе не стыдно: моя жена почти в двух шагах?

РОКУДЗЕ. Мне нечего стыдиться. Я за этим, собственно, и пришла сюда, чтобы уладить свои дела.

ХИКАРУ. Так какое же у тебя здесь дело?

РОКУДЗЕ. Знаешь какое? Чтобы ты любил меня.

ХИКАРУ. Рокудзе, ты в своем уме?

РОКУДЗЕ. Кстати, меня зовут Ясуко.

ХИКАРУ. А я не обязан называть тебя по имени.

РОКУДЗЕ ( внезапно опускается на колени и, обняв ХИКАРУ, прижимается щекой к его ногам) . Умоляю, не будь таким жестоким со мной.

ХИКАРУ. Ну, наконец–то я увидел, что и ты способна утратить последнюю гордость. ( Самому себе) . Это даже забавно. И странно: я совершенно не ощущаю, что меня обнимает женщина. Я не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой.

РОКУДЗЕ. А у меня никогда и не было гордости.

ХИКАРУ. Раньше надо было бы признаться в этом. Тогда, возможно, все повернулось бы по–другому.

РОКУДЗЕ. Ты ведь сам совершил ошибку, ни о чем не подумав как следует. И как только не замечаешь, что мои глаза зажглись от страсти, стоило в них угаснуть последней капельке гордости? Ну а мой надменный тон? Так это же и есть вернейший признак того, что женщина давным–давно позабыла о всякой там гордости. Ведь прибрать к рукам королевский трон барышни жаждут как раз оттого, что обычно именно королевы легче всего расстаются с гордостью… Ой, у тебя же совершенно ледяные ноги, ну вот совершенно. Точно камень какой.

ХИКАРУ. Ясуко…

РОКУДЗЕ. Так я прикорну у изголовья этой бесчувственной ледышки, не способной согреть меня теплом… Хм, а ведь стоило лишь прикоснуться, как в этой ледышке мгновенно закипела страсть. Что ж, я вполне готова остужать твой пыл всю ночь напролет. Правда, такого жара, как у милого моего ледяного камушка, не выдержать даже тому, кто мог бы запросто прогуляться босиком по раскаленной пустыне. [9]

ХИКАРУ ( смягчившись) . Прошу тебя, поосторожней. Я ведь легко размякну, стоит разбудить во мне жалость.

РОКУДЗЕ. А-а, так я поняла наконец! Ты женился на Аой просто из жалости, правда?

ХИКАРУ ( отстраняя ее) . Не советую делать скоропалительных выводов.

ХИКАРУ садится на стул. РОКУДЗЕ все льнет к его ногам, прижимаясь к ним щекой совсем как кошка.

РОКУДЗЕ. Умоляю, никогда не покидай меня.

ХИКАРУ ( закуривая) . Так я же давным–давно оставил тебя.

РОКУДЗЕ. Нет, ты все еще любишь меня.

ХИКАРУ. И разумеется, ты пришла сообщить мне об этом? ( Поддразнивая ее) . А я‑то подумал, что ты пожаловала сюда терзать мою Аой.

РОКУДЗЕ. Так я надеялась убить сразу двух зайцев. Дай, пожалуйста, сигаретку.

ХИКАРУ протягивает ей сигареты, но РОКУДЗЕ выхватывает у него изо рта именно ту, какой он уже задымил сам. РОКУДЗЕ затягивается. Не зная, как поступить, ХИКАРУ принимается за новую.

ХИКАРУ. Тогда я был слишком молод и ничего не смыслил в жизни, только и жаждал любовных оков. Надеялся спрятаться за ними, точно в клетке. А ты и стала этой клеткой. И даже, когда я решил вырваться на свободу, ты все равно оставалась всего лишь клеткой, моими оковами.

РОКУДЗЕ. Просто обожаю смотреть в твои глаза. В эти самые глаза, искавшие свободу от собственной своей клеточки и от своих оков. Значит, получается, от меня. Да–да, я заковала тебя в оковы любви, потому что действительно любила. Помнишь, тогда еще стояла осень. Самое начало осени. Ты нагрянул ко мне на виллу у озера, и я уже отправилась, было, на лодке встречать тебя… далеко–далеко. Туда, где бухта буквально врезается в станцию. Тогда стояли на удивление ясные деньки. Тихо–тихо поскрипывала мачта, а лодка…

ХИКАРУ. Да–да, над лодкой раздувались паруса…

РОКУДЗЕ ( с внезапной страстью) . Тебе же не так уж неприятны эти общие для нас воспоминания?

ХИКАРУ. Никакие они не общие. Просто однажды мы действительно оказались вместе. Вот и все.

РОКУДЗЕ. Но мы же плыли в одной и той же лодке, и над нами с безумной силой хлопали паруса. Ах, если бы эти паруса снова сюда! И они опять бы реяли над нами!

ХИКАРУ ( пристально всматривается в окно) . А что там?

РОКУДЗЕ. Так это они и есть!

До слуха доносится таинственная музыка. Справа на сцену вплывает огромная ладья. Она надвигается на них с величавостью лебедя и вместе с тем неотвратимо. Наконец, останавливается между ними и кроватью АОЙ, полностью закрыв ее, точно прозрачная ширма. ХИКАРУ и РОКУДЗЕ ведут себя так, будто снова плывут в лодке.

РОКУДЗЕ. Мы на озере!

ХИКАРУ. Какой приятный ветерок!

РОКУДЗЕ. Ты же впервые наведался тогда ко мне на загородную виллу? Правда? Она у самой реки, и почти в двух шагах от нее горы. Смотри, скоро появится крыша. Помнишь, над ней всегда шелестели деревья? Она все такого же бледно — зеленого цвета. А когда начинало смеркаться, вокруг дома шныряли лисы. [10]Знаешь, в горах их лай не редкость. Ты когда–нибудь слышал, каким дурным голосом кричат лисы?

ХИКАРУ. Нет, никогда.

РОКУДЗЕ. Сегодня точно услышишь, а еще увидишь предсмертную агонию цыпленка, придушенного лисой.

ХИКАРУ. Да нет, я ничего такого не слышу.

РОКУДЗЕ. Ты — точно мой сад. Да–да, мне так кажется. Весной на лужайках пробивается зелень, наполняя сад тонкими ароматами. А когда зарядят весенние дожди, сад погружается в воду, потом и вовсе исчезая под ней. Только видно, как едва зацветает гортензия. Захлебываясь в струях дождя, затопившего все кругом. Ты когда–нибудь видел цветущую гортензию, захлебнувшуюся в струях дождя? А сейчас осень. [11]И мириады крошечных цикад скоро покинут тростниковые заросли, чтобы исполнить свой танец на сияющей глади залива.

ХИКАРУ. А вон, похоже, и вилла?

РОКУДЗЕ. Да, ведь только у нее одной такая бледно–зеленая крыша. Это видно даже отсюда. Ну а вечером, когда солнце скроется за горизонт, так, пожалуй, даже еще дальше! Крыша и окна так сияют огнями, точно маяк, издалека привечающий путников.

Пауза.

Что случилось? Ты молчишь.

ХИКАРУ ( мягко) . Сейчас слова вроде бы и ни к чему.

РОКУДЗЕ. Когда ты так говоришь, твои речи для меня все равно что волшебный напиток или чудесное снадобье, исцеляющее от ран. Но, увы, я слишком хорошо изучила тебя. Сначала ты опоишь меня дивным зельем, а потом? О, потом всенепременно заставишь страдать. Ведь по–другому с тобой не бывает. Так что сначала мне предстоит отведать твоих коктейлей, но за животворной влагой последует исключительно боль… Впрочем, вместо боли что? А ничего! Целительного зелья уже не будет… Твои уроки я отлично усвоила. К тому же давным–давно не девчонка, оттого теперь буду совершенно не в силах стряхнуть с себя навалившуюся вдруг боль, как тогда, приключись со мной снова такая же история. Я с содроганием жду твоих ласк. Отчего? Да просто вполне догадываюсь, а что же там заготовлено на десерт к волшебному твоему шербету. Так что твоя холодность, пожалуй, скорее бы успокоила меня.