Анатолий Гуницкий - Практика частных явлений

Из мешка снова доносятся громкие, отвратительные звуки.

Там же. Первый жуёт. Третий нервно кружит вокруг. Второй — в мешке. Прошло совсем немного времени, эта картина является непосредственным продолжением предыдущей.

Первый: (жуёт, благодушно) Получается… вы вообще ничего не помните… А вот этот вот ящик… именно вы мне его поставили.

Третий: (сухо) Никаких ящиков я не ставил.

Первый: Старая песня, знакомый мотив. Несколько меняется аранжировка, да и то… (рыгает) Откуда же он по-вашему взялся?

Третий: (так же сухо) Понятия не имею.

Первый: Ну уж… Конечно… вечные, проклятые вопросы — всё это со страшной силой забываем.

Третий: (тревожно) Вопросы?

Первый: Нет, нет им конца… Где взять хавки, чтобы хоть ненадолго унять внутреннего вампира? Почему она ему дала, а мне — нет? Почему она любила меня, а жила с ним? Почему вредно есть натощак цианистый калий? Почему мы делаем то, когда хотим делать это? Почему мы вообще чего-то хотим?

Третий: (сосредоточен) Она — в смысле…

Первый: Не знаю. Никто не знает. Ещё бы! Если бы так, походя, можно было бы ответить на все эти вопросы, то жизнь, уверяю вас, была бы не сложнее кроссворда в ежедневной вечерней газете. ( Второй вылезает из мешка. Первый кивает головой в его сторону) . Вот и вылез. Без всякого «эй».

Третий: Он что-то собирается делать! Он что-то делает! Он опять что-то делает!

В самом деле, Второй снова возится с какими-то предметами.

Первый: Да. Он всегда что-то делает.

Третий: Зачем? Какова цель? К чему этот непонятный, постоянный, непрекращающийся труд?

Первый: Раньше и я хотел понять… да, это тоже вопрос! Но вряд ли он даст толковый ответ… Что же касается ящика… Старик, Элен — они пришли уже после вас. Так что.

Третий: Элен? Да кто она такая?

Первый: Она… Да, у неё немало недостатков. Что из того? Все мы не ангелы. Ангелы, кстати, дежурят в Небесной Канцелярии, и у них плохо работает телефон. Элен вульгарна, похотлива. Она часто проваливается. Она согревает меня, она хочет меня. Мне хорошо с ней. Не знаю даже, что бы я делал тут без…

Третий: (раздражённо) Зачем вы втягиваете меня? Зачем вы обволакиваете меня гадкими подробностями вашей никчемной жизни? Зачем мне нужно знать всё это? Зачем мне вообще знать, что вы живёте?

Пауза.

Первый: Да, живу. Застрял и живу. Конечно… Однако на многое я смотрю по-новому, более философски; поневоле начинаешь врубаться в разные штуки и понимать относительность разных там… идей, понятий, представлений.

Третий: (презрительно) Вы скажите ещё, что именно таким образом вы познаете мир гораздо более углублённо, нежели раньше.

Первый: (ехидно) А вы зато — ничего не помните…

Третий: (гордо) Да, я ничего не помню!

Первый: Да-да, ничего! Ничегошеньки! Нола!

Третий: (упрямо) И всё-таки у меня есть шанс!

Первый: Бух! Какой ещё шанс? Где вы его видели в последний раз? В каком задроченном углу Вселенной завалялся ваш шанс? Он — сдох!

Третий: Нет, он жив!

Первый: Он сдох, сдох — ранней весной, когда в саду распустился куст! Или в жаркий летний день, когда вокруг зеленела листва. Или осенней порой, когда вокруг плакал дождь. Или холодной зимой, когда вокруг танцевала метель. Он сдох, слышите?

Третий: Он — жив! Его ранили из-за угла подловатые враги, они подбили ему крыло, но он — жив! Он отлежится, придёт в себя, очухается!

Первый: Нет, он не оклемается. Твой шанс — сдох! Его больше нет! (спокойно) Шанс. Шанс понятие растяжимое. Сегодня он есть, завтра — его нет, а потом, глядишь, снова зашевелят щупальцами какие-то полуобморочные надежды. Шанс. Обычная жизнь в стёклах. Что там, по второму типу… это практически вакуум, тут трудно раскрыться всерьёз. А фактор тотальной беззащитности? Его-то уж точно не стоит сбрасывать с полинялых счетов судьбы. Плохо, плохо ничего не помнить! Кто скажет тебе, мой безумный друг, что было вчера? Что произошло на вялом исходе дня? Может быть, ты признался кому-то в любви — но кому? Крэкс! Ты ничего не помнишь! А может быть, ты стащил миллион с подножия пыльного памятника, за тобой гоняются отряды коженосых детективов, вот-вот они поймают тебя, заломят тебе руки, швырнут с размаху в прокуренное нутро казённого «Мерседеса» — а ты, несчастный, так и не поймёшь, с какой стати с тобой обходятся столь неуважительно, и даже не попытаешься спрятаться, потому что ты совершенно забыл о том, что в твоём кармане лежит целый миллион! Плохо, плохо ничего не помнить! Вот знаешь ли ты, что кроме этого роскошного ящика, ты приволок мне таз?

Третий: (ошеломлённо) Таз?

Первый: (наслаждается некоторое время произведённым эффектом) Таз! И горшок принёс, и кусок мыла! Тёплое ватное одеяло! Зубочистку! Лампу! Собачий презерватив! Шахматные часы! Навес — тоже дело твоих рук! Ты сделал мне столько добра — и ничего, ничего не помнишь об этом!

Третий: Лампа? Навес? Никогда в жизни я…

Первый: (снисходительно) Ладно, ладно. Не стоит об этом, потому что… ничего этого не было. Однако теперь, я надеюсь, ты понимаешь, насколько уязвимо твоё положение? Насколько оно призрачно, шатко? Нечего хорохориться с шансом!

Третий: (порывисто) Я ухожу… ухожу в земляничные поляны…

Первый: Куда там ещё? Лучше бы ты вспомнил — хотя и не можешь, пардон! — но хотя бы попытайся вспомнить, как ставил мне ящик, тянул за руку и прочее… ( Третий пытается возразить) Ящик! Ящик! Ящик! Вспомнишь ящик — стократ тебе легче будет вспомнить всё, что было до. Откуда пришёл, куда шёл.

Третий: Земляничные поляны — навеки, навсегда!

Первый: Главное в таких делишках — выйти на самые ранние эпохи. Всё с чего-то начинается. И чем-то кончается. П-ш-ш! Назад, назад, в архаику, в дозолотой век! В пра-жизнь!

Третий: (потерянно) Где я?

Первый: Не вдруг! Не вдруг всё началось!

Третий: (сомнамбула) В редкие секунды полупросветлений… мелькают… будто бы знакомые очертания… чего-то…

Первый: (ухмыляется) Второй тип. Что и требовалось.

Третий: (мрачно) Они привязали меня к скамейке… Тем временем второй собрал какую-то конструкцию, подвесил на крюк стальную болванку. Она поднимается и опускается с помощью троса, пропущенного через лебёдку.