Виктор Левашов - Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)

СПИВАК. Восемнадцать! Да за это героя нужно давать!

БОНДАРЬ. Мне и дали.

СПИВАК. И вы, Герой Советского Союза, гвардии капитан, боитесь этого пидора?! Он же для вас – тыловая крыса, сопляк! Ваши боевые друзья сейчас, может быть, ворвались в Берлин!

ЖУК (обеспокоенно). Ефим Григорьевич. Иван Тихонович. Может, пообедаете сначала?

БОНДАРЬ. Я его… не боюсь. Нет. Я их всех…

СПИВАК. В самом деле, давайте прервемся. Чем нас сегодня радует котлопункт 2-го лаготделения?

БОНДАРЬ (Школьникову). Жирные вши. Полстраны засадили – думаете, так и будет? Всегда?

ЖУК (с отчаянием). Баланда стынет!

Привлеченные шумом, со стороны сцены появляются ФРОЛОВА и ЗЮКИНА.

БОНДАРЬ. Думаешь, защитит вас ваша разжиревшая «вохра»? За вышками, рассчитываешь, отсидитесь? Как бы не так. Наши вернутся, они устроят вам берлинскую операцию и сталинградский котел!

Школьников ошеломленно оглядывается, хватается за кобуру. Зюкина испуганно прячется.

ЖУК (заметавшись). Гражданин начальник… Петр Федорович, я… мне… Ключ от чулана дайте, я, это, реквизит возьму, прогоны же начинаем!

Школьников машинально дает ему ключ. Жук исчезает. Зюкина осторожно выглядывает из-за кулис.

БОНДАРЬ. За каждую кровинку, за каждую загубленную жизнь заплатите. За каждую вдовью слезинку, за каждую сиротскую долю! И осиновый кол в ваш скотомогильник вобьем! Чтоб никому никогда неповадно было! Никому! Никогда! (Спиваку.) Нет, я его не боюсь. (Школьникову, с издевкой.) «А бить не будешь?»

Пауза. Бондарь садится к столу, достает из-за голенища валенка алюминиевую ложку и начинает безучастно хлебать баланду.

ШКОЛЬНИКОВ (Спиваку). Скажите, Ефим Григорьевич… И что – действительно все так думают? Вы? И на зонах? И вообще… так?

СПИВАК. Хотелось бы вас утешить. Но боюсь, нечем. Да, так. Или примерно так.

ШКОЛЬНИКОВ. Лариса Юрьевна! Только – честно! Все?

ФРОЛОВА. Конечно, все.

Пауза.

ШКОЛЬНИКОВ. Что же это?.. Что же это такое?.. (Вдруг.) «Я не разбойник, не убийца, во мне кровожадных инстинктов нет; но все-таки я чувствую, как по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу!..» (Быстро уходит.)

Пауза. Зюкина подходит к Фроловой.

ЗЮКИНА (негромко). Согласна – квиты. Ну – глаз! Бывай, подруга. (Уходит за кулисы, тут же возвращается, сует Фроловой банку тушенки.) Держи. За совет. Стоит. (Скрывается, вновь появляется. Издали кидает Фроловой еще банку.) Теперь – совсем квиты! (Исчезает.)

Входит чем-то ошеломленный ЖУК.

ЖУК (показывая за кулисы). Там!.. Там!..

СПИВАК. Что – там?

ЖУК. Костюмы! Нашлись! У том же чулане!

СПИВАК. Как – нашлись? Все?

ЖУК. Все! А замок обратно целый!.. (Убегает, возвращается с охапкой театральных костюмов.) Все, все, все! Там, там, тарам! (Бросает Спиваку его костюм.) Ваш балахон. (Фроловой.) Ваша халабуда. (Бондарю.) Твой спинжак!

СПИВАК. Завтра и раздали бы.

ЖУК. Никаких завтра! Кажен получает и хочь спи в ём, но чтоб был целый! Завтра! До завтра еще сто раз стырят! (С охапкой оставшихся костюмов проходит на сцену.)

БОНДАРЬ (покончив с баландой). Вкусные и калорийные блюда согласно раскладке готовит кормоцех нашего лаготделения. (Уходит.)

Неожиданно электрический свет гаснет, затем загорается вполнакала.

СПИВАК. А я все думал: чего нам сегодня еще не хватает? Оказывается: чтобы свет вырубили. (Снимает со стены и зажигает «летучую мышь».)

Свет выравнивается. Спивак прикручивает фитиль в лампе, оставляет ее на столе. С интересом рассматривает свой балахон.

СПИВАК. Нашлись… надо же!.. Верно сказано: искусство – оно всегда доходит.

ФРОЛОВА. Даже жалко, что нашлись, да? Рухнула ваша грандиозная идея поставить Островского без костюмов.

СПИВАК. Грандиозные идеи никогда не рушатся целиком. Если они действительно грандиозные. Я знаю, как сделать. Даже в костюмах. Следи. В выгородке будет что-то такое, из нашего быта, очень узнаваемое… Что? Да вот – клифт. (Берет замызганную фуфайку, кладет на лавку.) И вот Дудукин… (Набрасывает поверх кожушка бархатный балахон. «Прогуливаясь по аллейке».) «Что ж делать? Жизнь-то у нас в провинции, скучна очень…» И смотри, что я делаю дальше! (Останавливается у скамейки. Как бы в рассеянности берет фуфайку, внимательно разглядывает ее, как бы недоумевая, что это такое, одновременно давая возможность зрителям в подробностях рассмотреть лагерный клифт. Кручининой.) «Вы еще не соскучились у нас? Не надоело вам?» (За Кручинину.) «Да где веселее-то? Везде одно и то же!» И – зона молчания. На минуту! Полная тишина!

Полная тишина. И в ней: где-то бьют по рельсу на «съем», лай овчарок с вахты, мат конвоя.

СПИВАК (бросает фуфайку на место, торжествующе). Вот! Вот то, что надо! (Еще послушал лагерную тишину.) Вот тут они и начнут икать!

Фролова молча подходит к столу, берет «летучую мышь» и с силой швыряет ее в задник. Пробив трухлявый картон, тяжелая лампа падает на сцене. Вспышка, пламя мгновенно охватывает сцену и зрительный зал лагерного клуба.

Суматошно заколотили по рельсу. Вой сирен пожарных машин.

Сцена в клубе 3-го лаготделения. Это бывшая столовая, кое-как переоборудованная под клуб. На заднем плане брезентовый, в дырах, занавес, отделяющий сцену от зрительного зала. Сцена заставлена бутафорской мебелью со следами пожара.

На сцене – ЖУК. Поправляет мебель, проверяет, все ли на месте.

Появляются СПИВАК, ФРОЛОВА и БОНДАРЬ.

ЖУК. Вот здесь и будем играть. А переодеваться – там, в боковушке. Нормально. Дует, правда, изо всех щелей. А так нормально.

СПИВАК. Артисты в сборе?

ЖУК. Зюкиной тилько нет, за ей послали. И платье не подогнала. Вот (показывает платье Кручининой) – ношусь с им, как с писаной торбой, чтоб не стырили.

Входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в сценическом костюме Незнамова, в руках – рыжий парик.

ШКОЛЬНИКОВ. Считаю своим долгом поставить всех в известность. К нам поступил сигнал. О злобной антисоветской пропаганде, допущенной зэка Бондарем. А также о враждебных высказываниях руководителя драмколлектива и его членов.

ФРОЛОВА. Настучала, значит, какая-то сука. Интересно, кто?

ШКОЛЬНИКОВ. Расследовать сигнал поручили мне. Но я отказался, так как не могу считать себя объективным. Дело передано другому следователю. Считаю долгом добавить. Ефим Григорьевич, с самого начала нашей работы, понимая, что имею дело с одним из крупнейших мастеров советского театра, я вел подробную запись всех репетиций. Дома, по вечерам. Я вынужден буду предоставить свои записи в распоряжение следователя.

СПИВАК. Так это же замечательно. Насколько я знаю, все эти дела с грифом «Хранить вечно»?

ШКОЛЬНИКОВ. Да.

СПИВАК. Значит, мне обеспечена вечная…

ФРОЛОВА. Память.