Роман Уроборос - Заклание-Шарко

«Петьку, конечно, жалко очень, но он все равно при таких темпах бухания долго не протянет…»

На Ленку смотрело очень красивое свежее молочное девичье лицо. Небесно-голубые глаза, в которых сосредоточилась вся любовь этого мира и посреди этого океана любви безбрежной – два зрачка-гвоздика черных, где сосредоточилась вся нелюбовь мира. Как всегда, после долгой медитации перед зеркалом очень трудно возвращаться обратно, снова ощущать кожей этот неблагополучно-серый мир, где ей приходится периодически вытаскивать себя рукой за чубчик ослепительно-соломенных короткостриженых волос, за одно прикосновение к которым некоторые обитатели мира сего готовы были отдать все, что у них было за довольно хлипенькой и никому не интересной душой, страшной своим безверием во что-то хорошее и невидимое. Подбежала страшная минута прозрения, когда Ленка всем телом своим понимала, что лицо это никакого отношения не имеет к ней настоящей, истиной, светящейся неземным светом… «Интересно, удастся мне сегодня Петеньку затащить к себе домой и нежно и ласково так полюбить ненавязчиво, всем телом своим языческим, развратным, благоухающим?» Раздался стук в дверь набатно – мама.

– Лен ты долго еще?

– Сейчас выхожу.

Последний взгляд в чужое, но безмерно родное лицо. Выстрелила дверь в мир, и вот уже и следа не осталось от той Ленки, которая летала привередливо-красиво в отражении своих глаз.

ЛЕНА. Мам, я сегодня с Петей приду домой.

МАМА ЛЕНЫ. Ты так каждый раз говоришь.

ЛЕНА. Сейчас точно.

МАМА ЛЕНЫ. Мне все равно… Ты бы не ходила, Леночка, сегодня на день рожденья этот. Дрянные люди собираются там. Нехорошо у меня на душе. Беспокоюсь я.

ЛЕНА. Мам, все нормально, ты же знаешь, что со мной ничего плохого случиться просто не может. Побегу я, скоро Анатолий приедет на машине, а нам за девчонками заехать надо.

МАМА ЛЕНЫ. Послушай, Лен, сядь. Я хочу историю одну рассказать. Все равно Анатолий как приедет, начнет в свою бибикалку бибкать – всех старушек около подъезда распугает.

Лена садиться на уютно-домашний ласковый родной диванчик, расслабляется и понимает, что сейчас услышит она от матери что-то по-настоящему важное, может, даже самое главное за промелькнувшую ненароком жизнь её звенящую единственную. Она смотрит на картину на стене, где мать убаюкивает маленького сына, и вдруг нахлынуло, налетело какое-то непередаваемое чувство, невыразимое словами, дрожь-волнение сладкое, как будто из самого раннего детства невинного. Мамин голос тихо начал рассказ.

МАМА ЛЕНЫ. Эта история про дедушку твоего, царствие небесное. Ты, наверное, знаешь, что он воевал, в окружении был. Вот про окружение это, как он там оказался, а главное – как оттуда выбрался, я тебе, дочка, и расскажу. В сорок первом году летом попал наш дедушка с еще десятью солдатами в окружение, и решили они к нашим на восток пробираться. Долго шли они лесами, полями, иногда заходили в деревни и у местных жителей просили попить-поесть. Все, конечно, нашим солдатам помогали, кормили-поили. И вот один раз заночевали они в одной деревне, а часовых не выставили. Кто-то из деревни предал наших солдат и ночью их сонных захватили приехавшие фашисты. Посадили пленных в амбар пустой. Чует дедушка наш, что дело плохо закончится – расстреляют их фашисты в скором времени. Грустит, с жизнью прощается. И вот просится он у часового выйти из амбара по малой нужде, часовой еще одного фашиста вызвал, и тот повел нашего деда до ветру. Ну, сделал свои дела. Оборачивается, а перед ним старик стоит древний, борода седая, сам весь седой, глаза только не как у стариков всех – мутные, а светом небесным светятся. И говорит ему старик тот: «Что, сынок, плохи твои дела?» – «Да, плохо, батя, похоже, расстреляют нас сейчас немцы, меня и товарищей моих». – «А хочешь, я тебя сейчас из деревни этой выведу и в лес провожу?» – «Да как же ты меня, батя, выведешь? Я в форме советской, немцев полная деревня». – «А ты не бойся, иди за мной, я тебя и выведу». Ну вот, пошли они по деревне, глядит наш дед, что на него и на старика этого немцы никакого внимания не обращают. Вышли они из деревни той и в лес зашли. Дедушка наш оглянулся, хотел старика поблагодарить за то, что от смерти его спас, а старика нет – исчез, хотя стояли они на большой открытой поляне. А потом дед Антон благополучно к нашим вернулся и воевал до сорок пятого года, пока его не ранили и из-за раны этой комиссовали. Так он до самой смерти был уверен, что спас его Николай-Угодник.

«Зачем она мне все это рассказала?»

АНАТОЛИЙ. И все-таки, Вась, я все равно как-то понять не могу. Нафига пятнадцать человек-то мочить? Ну, завалить Гансов прямо в гостинице. И как-то все.

АЛЕКСЕЙ. Тут, Вась, геополитика подключается. Надо чтоб шум был, чтоб по телевизору все показали, статейки аналитические и все такое. Ну и атлантистам месидж – типа, парни, мы все про ваши дела знаем.

АНАТОЛИЙ. Месидж это чего такое?

АЛЕКСЕЙ. Послание.

АНАТОЛИЙ. Понятно. Но все равно, Вась. Как эти люди твои такое ответственное дело нам с тобой поручили? Мы ж не спецназовцы какие. Я – мент, ты – полупокер вообще.

АЛЕКСЕЙ. Сам ты, Вась, полупокер. Как мне главный их объяснил – там сложно все получилось, там наши евразийцы через астрологов, ясновидящих все вычислили: место, время, жертвы кто. Чтоб не бомжи какие были, а известные относительно люди.

АНАТОЛИЙ. Кто там на дне рождения известный?

АЛЕКСЕЙ. Василича одного достаточно. Его пол-России хоронить приедет. Короче, по каким-то там звездам мы с тобой лучше всего для этого дела подходим. Плюс там они мне про защитников незримых чего-то плели…

Картины на стене злобно поменялись. Глаза у собак кровью багряно-красной налились нечеловечески. И неприятно так внимательно, даже очень, смотреть на тайно разговаривающих людей стали, остро так, со смертью лютой во взглядах их собачьих. Охотники с ружьями неприятно-гадко тоже взглядами недобрыми стали в сторону Анатолия и Алексея зыркать. А самое страшно-нереальное случилось с всадниками. Метаморфоза такая жутковатая. Всадники как бы непричинно-следственные со всеми остальными. Нездешние чужеродные мы, случайно мы здесь на картине объявились резонно-пармезанно. Только у одного всадника лицо очень метафизически напоминает Ганса. А у другого всадника философскую параллель можно было бы выстроить с лицом Отто.

АНАТОЛИЙ. Ладно, Вась. Про план твой я как-то все понял, одобряю. Когда за Гансами поедем?

АЛЕКСЕЙ. За Гансами я поеду. Ты за Ленкой с девчонками езжай. Они тебя ждут, небось, не дождутся.

АНАТОЛИЙ. Эх, вот как бы Ленке вдуть до того, как ей Гансы башку отрежут…

АЛЕКСЕЙ. Вась, ты за пол-лимона сотню таких Ленок трахать будешь. В день.