Екатерина Суворова - Непонятная война

«А, если она приехала сюда шпионить?!» – промелькнуло в его голове.

– Значит так. Стопко!

– Я!

– Бери эту девку, веди в казарму, закрой там под ключ. Через пару часов – приведи. А ты – его глаза вновь встретились с этим оловянным напором – если через пару часов не вспомнишь все, пустим в ту же казарму, только уже к солдатам. Поняла?

– Да. Но я ничего про себя не знаю

– Стопко! Вывести эту рвань.

Комната Остапенко потихоньку заполнялась сигаретным дымом. В тайне ото всех, командир курил. Он по жизни был одиночкой, а курение, еще в студенчестве понял он, неизбежно ведет к ненужным диалогам. С Павлой Степановной у него был негласный договор. Она, молча, не замечала, что в ее общежитии курят, он – что в его части стоят памятники. И поэтому, во многих трудных ситуациях, Остапенко запирался в своей комнате, и тихо, спокойно пускал серые кольца.

Сейчас был повод – похороны Захаренко. На войне, а уж тем более на непонятной, не было места всем мирным обычаям. Покойников ни отпевали, ни давали телу полежать в доме, ни собирали гостей. Даже гробы не делали – а так, бесшумно и безлюдно закапывали в стороне. Остапенко предстояло найти хоть какие-то координаты родственников самоубийцы, и отослать похоронку с адресом захоронения. Ведь вчерашнее письмо от брата было с пометкой «До востребования», а, значит, не представляло собой ни малейшего блока информации. Когда-нибудь, это все закончится, и люди захотят поставить кресты своим близким – верил он. Но, уже пятый год, крестов не было, и война не кончалась.

Бережно собрав пепел и окурок от сигареты, Остапенко сел за телефон. Он начал позванивать всех вышестоящих и большепонимающих в этом деле, но никто, на том конце провода, не мог найти личное дело Захаренко. Он словно прибыл из неоткуда. Удивительно, ведь весть о смерти его жены и детей пришла точно по адресу. Но точка отправления была неизвестной. Нет, конечно же все понимали, что искать нужно в Донецке. Но города этого уже фактически не было. Еще в 2014 его разбомбили, а нынешние редкие обстрелы, не оставили от него и вовсе следов. «Ищи ветра в поле» – подумал командир.

Терзания командира Остапенко прервал неожиданный визит Сибитова. Моторщик появился на пороге очень внезапно. Любое появление Сибитова было внезапным настолько, что многих оно пугало. Остапенко, не смотря на более высокий военный чин, побаивался этого парня, зная, что за любое неверное слово, он мог угодить в немилость начальства.

– Доброе утро, Петр Михайлович!

– Доброе, Алексей! Зачем пришел?

– По вопросу новенькой беглянки.

Остапенко привстал из-за стола и направился к умывальнику, чтобы набрать воды в стакан.

– А что с ней такое, Леш?

– Да ничего. Просто говорит, что ничего не помнит.

Командир начал мерными глотками отпивать воду, разделяя ими каждую свою фразу.

– Так, – глоток – ты же сам – глоток – говорил, что каждый беглец ничего не помнит.

Сибитов начал мяться и осматриваться по сторонам комнаты, в которой сотню раз уже был. Сотню раз он просил перевести нерадивых бегляцов в Запорожье, сотню раз он требовал представить солдат к трибуналу за тактически неверное высказывание, сотню раз предлагал понизить или и вовсе выгнать своих сослуживцев. А вот просить навести справки о ком-нибудь из врагов – ни разу. Сибитов где-то на уровне подсознания пытался оправдать свое желание помочь беглянке, служением закону военного времени. По уставу он должен был сначала обратиться к начальству за информацией о пойманном, а уж только потом, решать его судьбу. Сейчас же было все по-другому. Он хотел, то бы Она жила.

– Петр Михайлович, я требую обращения в штаб, по делу пойманного вчера врага. Вполне вероятно – она подосланный разведчик.

Остапенко поставил стакан, и с грозным видом, опершись кулаками на стол, привстал:

– Темнишь ты что-то Сибитов. Откуда она?

– Не знаю. По говору похоже, что откуда-то с юго-востока Беларуси. Не москвичка, и не северная – это точно. Не акает.

– И с каких это пор, Сибитов, ты начал людей по разговорам проверять?

– Ни с каких. Это предположение.

– Слушай, Алеша… Баба понравилась?

– Нет. Петр Михайлович, я бы вам не советовал задавать такие вопросы.

Командир на секунду перевел взгляд на погоны Сибитова, хотя и знал, что это было бесполезно. Настоящих чинов моторщиков никто не знал. Будь там хоть одна звезда младшего лейтенанта, любой из моторщиков мог оказаться и капитаном, и даже майором. Правда, единственный критерий для определения звания, был возраст. Наврятли, перед Остапенко сейчас стоял майор. А вот старлей – вполне вероятно. Мягко опустившись на стул, Петр Михайлович, произнес.

– Ладно, Сибитов. Запиши на листке ее внешние данные, рост, приблизительный возраст, ну и все остальное… Свяжусь со штабом – пусть ищут.

Сибитов облегченно вздохнул. Мало кто из его окружения мог бы догадаться, что за предшествующие до этого вздоха, десять минут разговора с Остапенко, ему дались так тяжело. Весь вспотевший от внутреннего напряжения, моторщик сел за стол, и подробно описал внешность беглянки:

«Девушка (приблизительный возраст – 23—25 лет), хрупкого телосложения (вес 48—50 кг), невысокого (1,63—1,65 см) роста, со светлыми (светло-русыми) прямыми волосами, ниже плеч. Глаза – голубого цвета. Особых примет – не имеет.

Была найдена 20.05.2020 года в бывшем административном центре Чернигова, на улице Ленина. При себе ничего не имела. Была одета в темно-зеленого цвета мастерку, синие джинсы и серые кеды.

Утверждает, что ничего не помнит о своем фактическом месте жительстве, гражданстве и национальности. Предположительно гражданка РБ (юго-восточной части)».

Положив ручку около листка, Сибитов пробежался глазами по только что написанному. Мысленно он вновь пытался представить образ беглянки, но девушка никак не прорисовывалась в его голове. Она словно исчезла, и не хотела появляться в канцелярских клише военной переписки. Под такое описание могла подойти абсолютно любая девушка славянской внешности.

– Ну что, написал? – прервал молчаливые мысли моторщика Остапенко.

– Да. Держите. – Сибитов протянул листок. Командир внимательно перечитал записанное на нем, и, еще раз взглянув на погоны, аккуратно положил на стол.

– Можешь идти.

Оставшись одна в огромной казарме, освещенной потоками майского солнца, она забилась в угол. Вокруг нее стояло около полусотни не по-военному застеленных кроватей. Небрежно валялись цветные шерстяные одеяла, разноразмерные подушки без наволочек и скомканные простыни. В казарме было грязно. Обитель солдат, пропитанная мужским потом, запахом несвежего белья и спертого воздуха напоминала больше временное пристанище, но никак не место отдыха.