Екатерина Суворова - Непонятная война

– Так, а шо мне надо было делать? – опрокинувшись на стену, спросил Захаренко. – Она толдычет, что помнить ничего не помнит

– Я действительно ничего не помню, и не знаю кто я, – раздался ее смелый хрип.– Я не знаю как я сюда попала и не знаю кто вы…

– Так. Ясно. Веди ее к нашим моторщикам, пусть там решают, что с ней делать, – махнув рукой, растерянно и гневно приказал Остапенко. – А потом ко мне. Тебе с Донецка опять почта пришла.

– Слушаюсь – радостно, и уже в пол разворота к двери, прогремел Захаренко. – Пошли, дочка, поведу к своим.

Моторщиками в поствоенном Чернигове называли тех, чьи лица в видео принято засвечивать черной полоске или размазывать специальными эффектами. Зачем они были в этом маленьком городке, почти лишенном каких-либо действий, никто не знал. Их было трое: Мартюк, Сибитов и Стопко. По законам жанра своей работы, их настоящих фамилий никто не знал, а знали лишь эти, кем-то выдуманные или подслушанные с еще когда-то мирного телевещания. Так или иначе, все они были моторщиками, то есть теми, кто должны были знать все и про всех. Солдат уже привыкли к их якобы невидимому существованию, и, в шутку называли их НКВдэшниками или стукачами. Хотя здесь, в Чернигове стучать было не на кого, да и не про что. Так они и сидели, попивая чаек с украинским самогоном, в своем убежище – бывшей постройке для спорт инвентаря общежития. Как то странно было то, что разбомбленная студенческая деревня, почти полностью погруженная в руины, сохранила клочок никому не нужной в спокойное время кладовой лыж и гирь. Лыжи ушли на топку, во время сильных морозов января 2017, а гирями изредка пользовались солдаты, демонстрирую победоносный дух славянского воина.

Мартюк и Стопко были знакомы уже давно. Некогда, они вместе учились в аграрном ВУЗе, и планировали уехать в Китай, выращивать лен по придуманной ими системе. Планировали-планировали, и вдруг, пришла вся эта суматоха, перечеркнувшая планы целого поколения. Их никто не призывал, просто, когда их родной Донецк начал кто-то бомбить, было стыдно бежать вслед за женщинами. Так и втянулись они в эту непонятную, и молчаливую войну. Сибитов же был активистом. Он был из того сорта людей, которые в 30х закладывали соседа за украденный хлеб, в 40х сдавали сослуживцев за анекдот про Сталина, в 50х – громче всех кричали на собраниях о врагах народа, а в 60х – ехали строить Братскую ГЭС. Потом такой сорт людей стал никому не потребен, и полка истории задвинулась, как тогда казалось, навсегда. Но тут пришла вот эта, никому не понятная война, и снова, люди-Сибитовы стали любимцами Геродота. Они чувствовали себя в своей тарелке, точнее, в своем котелке раскаленного недопонимания между тремя державами. Они считали, что на их долю выпала героическая и столь уникальная честь войти в книги своими именами. Сибитов был счастлив, что вот сейчас, ему удастся стать тем, для чего рожден человек. Он днями напролет прослеживал все радары, и с неистовым вожделением допрашивал всех беглецов. Он попал сюда не случайно – сам подал прошение о вступление в ряды доблестного украинского фронта. Вся черниговская часть его тихо ненавидела, и, так же тихо побаивалась. Даже Мартюк и Стопко, жившие с ним в одной комнате, и сидевшие с ним в одной будке, опасались сказать что-нибудь не по уставу. Шутки шутками, а по законам военного времени (тем самым законам сорта людей Сибитова), их могли выкинуть к границам Волчанска, где люди шли в расход каждый день.

Захаренко, тем временем, остановился покурить около спорт будки. Она смотрела на него изможденными глазами, и судорожно старалась вспомнить, хоть что-нибудь, предшествующее крикам вороны в разбомбленном здании.

– Шо смотришь, дочка? – спросил Захаренко

– Как вас зовут? – неожиданно прохрипела она.

– Сам прихожу. А тебе на что мое имя?

– Я не знаю, как к вам обращаться…

– На что тебе? – смачно затягиваясь и пытаясь сделать кольца дыма, пробормотал солдат. – Федором Васильевичем зови, если понадоблюсь

– Федор Васильевич, я не знаю кто я, кто вы и где мы находимся. Я не знаю, как здесь оказалась я и куда вы меня ведете, – истошным хрипом раздался ее голос, – я прошу вас, расскажите мне, я ничего не могу вспомнить.

– Слышь, какая умная. Вы все здесь ничего не знаете, а в Чернигове, оказываетесь случайно. Спасу от вас нет. Целыми толпами ломитесь из своей Белоруссии через нашу землю к Киеву, что бы оттуда – в Молдову, где вас цыгане эти не тронут. Что не выезд – то облава. Искать вас уже надоело! – докурив, пробормотал Захаренко. – Ты давай тут, сопли не разводи. Вам уже вера кончилась. Все не помните кто и откуда, а потом нашим моторщикам все докладываете.

– Я правда не знаю, кто я… – растерянно прошумела она, глядя, как Захаренко уже стучится в дверь, где было написано расписание выдачи лыжного оборудования.

– Разрешите войти – прозвучал грозным его бас. – Ребят, я тут вам еще одну привез.

– Да е-мое, каждый вечер Васильевич! – откинувшись на стуле и перемешивая чай, раздался голос Стопко. Он выглядел словно переросший от стероидов подросток с детским лицом. Из-за двери показалась еще одна мужская фигура, больше подобная на стереотипного солдата. Форма ему явно шла, и, возможно поэтому, он единственный не снимал ее в этой душной комнатушке, заваленной проводами, датчиками и маленькими экранами. Этой фигурой был Мартюк. Он, также как и Стопко, перемешивал ложкой сахар в огромной чашке. Ей показалось странным, что здесь, где, судя по всему, шла война, у солдата была обычная чашка с рисунком коровы из детского мультика. Мартюк прошелся вдоль стоящего посреди будки стола, и остановился в дверях, внимательно рассматривая новую посетительницу.

– Как тебя зовут, лупоглазая? – спросил он.

– Говорит, что не знает, – перебивая ее, сказал Захаренко.

– Ага. Не знает! – раздался звук с другого конца комнаты, сменяющий посербывание.

– Так в том то и дело, Стопко, говорит, что не знает!

– Не по правилам разговариваете, господин Захаренко! – вальяжно и надменно произнесло третье лицо, не замеченное ни ей, ни самим адресатом. В самом углу сидел Сибитов, раскачиваясь на стуле и перебирая в руках кубик Рубика, на котором отсутствовало половина цветных фрагментов. Он выглядел намного старше своих соседей по будке, но что-то детское и отталкивающее было в его взгляде, наклоне головы, позе, да и в принципе в нем. Он поднялся со стула, задержав его рукой от падения, и двинулся в ее сторону.

– С какой ты области? – спросил Сибитов, осматривая ее с ног до головы.

– Я не знаю, не знаю, не знаю. Я не знаю, кто вы, я не знаю кто я, я не знаю где мы… Я ничего не знаю, – забилась она в истерике

– Ну брось, брось… посидишь, немного поразговариваешь с нами – и вспомнишь! Вы все вспоминаете, да Стопко? – обратился он к уже успевшему подойти обратно к столу солдату.