Михаил Панюшкин - Дорога в лето

На улице она понимает, что очень хочет есть. Прямо перед домом расположен маленький магазинчик – из тех, где шампуни валяются на полках вперемешку со спиртным, сникерсы жадно смотрят на покупателя желтыми глазами нарисованного арахиса, а бутылки с абсентом ждут, когда им удастся запустить кого-нибудь в космос на вертолете алкогольно-алколоидного бреда.

У магазина стоит сомнительная компания. Они расположились около потрепанной девятки с открытой дверью. Из салона несется однообразная умца-умца. На капоте машины стоят несколько бутылок с крепким пивом – и это в такую рань. От толпы отходит один парень. У него короткие черные волосы и неприятный низкий лоб. В его глазах отражаются десятки часов занятий в тренажерном зале.

– Не хочешь присоединиться? – говорит он неприятным голосом.

– Нет, спасибо я спешу!

– Ну, так и мы тут ненадолго.

– Нет.

– А закурить не найдется? – говорит он, понимая, что стандартные подходы не действуют.

– Извините, не курю.

– Такая маленькая, а уже такая дура. Ну и хуй с тобой, – разочарованно говорит парень.

Девушка проскальзывает в магазин. Много стариков, которых возраст вышвырнул из-под одеяла в несусветную рань, женщины с когда-то добрыми, но ныне издерганными и остервенелыми лицами. Они бродят между полок, остекленело уставившись на яркие этикетки, и набирают все что под руку попадется.

Девушка проходит мимо стеллажей, уставленных продуктами, и выбирает батон белого хлеба. Пробует помять его, но тот почти не проминается – черствый.

Ни на что другое не стоило и рассчитывать. Девушка подавляет вздох и идет к кассе. Люди мечут на прилавок мятые десятки и пахнущие химией сотни. Кассирши отвечают на это залпами сверкающей мелочи.

Ее очередь медленно подходит. Она кладет батон на заляпанный бело-сиреневый пластик.

– И все? – спрашивает кассирша.

Девушка кивает и смотрит в кошелек. Ситуация там не то чтобы катастрофическая, но весьма и весьма безрадостная. Унылый полтиник делит внутреннюю Монголию кошелька с грязной десяткой. Эдакое кармическое соседство двух разно-одинаковых сущностей. Девушка платит за хлеб и у десятки появляются сестры.

Зато хлеб вкусный. Она вгрызается в него зубами, и выходит на улицу. Потом оглядывается. Вокруг много людей. Пусть они и не обратили на нее внимания, но с детства в голову любого жестко вбито, что при всех есть неприлично.

Поэтому девушка убирает батон в сумку. Тот не влезает полностью и торчит надкусанным куском. Она смотрит на это, и переворачивает хлеб нетронутой частью вверх. Так лучше.

Она доходит до метро. Там она подходит к дежурной, которую опознала по синей форме и красному войлочному головному убору.

– Вы не подскажете, как проехать к…

– Ты чего, дура? Не видишь, вон схема висит! Иди и посмотри сама, я тут не нанималась вам всем рассказывать! – взрывается тетка и тычет пальцем в сторону стены.

– Извините… – выдавливает из себя девушка, подходит к стене и там находит нужную станцию. Пока она ищет станцию, сама того не замечая, откусывает несколько кусков хлеба, и также машинально закидывает остаток в сумку, закрывая ее на молнию. Потом говорит дежурной: – Спасибо.

– Ты у меня тут еще поиздевайся, сука! – моментально начинает вопить та.

Девушка решает, что лучше промолчать, и идет к проходу. Потом останавливается, увидев, что люди проходят через турникеты, засовывая в щели приемников проездные. Она тоже достает свой билет, и после нескольких попыток ей удается пройти. Она становится на эскалатор и едет вниз.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…

Не стесняйся спрашивать путь к своей цели. Люди, которые будут на тебя злиться, просто не понимают, какое это счастье, когда у тебя есть, куда идти.

Институты, как известно, начинаются с проходной. И художественный – не исключение. Серое облупленное здание, под завязку наполненное вредными тетками и дедами. Внутри здания традиционно стоит вертушка, специально предназначенная для того, чтобы людям было неудобно ходить. Справа и слева от вертушек обычно находятся окошки, специально зарешеченные для того, чтобы вахтерши не вырвались наружу. Зато они могут кричать.

– Вы куда? – орут из окошка.

– В приемную комиссию, – отвечает девушка.

– Триста двадцатая аудитория, – снова режет по ушам голос.

Девушка входит в институт и оказывается в хитросплетении коридоров, освещенных тусклыми лампами. Подняться по лестнице. Но куда идти совершенно непонятно – однообразная краска покрывает стены, и на них нет никаких указателей. Но вот стоит группа студентов. Спросить у них?

– Вы не подскажете, как пройти к триста двадцатой аудитории?

– О, это сложно. Давай мы тебе нарисуем. – отвечает один из них со светлыми волосами, маленький и в клетчатой байковой рубашке…

Потом студиозусы вытаскивают откуда-то лист бумаги и склоняются над ним. Светленький проводит несколько резких штрихов и отдает бумагу девушке. На листе видна стрелка, упершаяся указательным концом в угол.

– Вот, не забывай поворачивать! – говорят студенты, и ржут, чрезвычайно довольные собой. Девушка комкает лист бумаги и бросает его за спину, а потом говорит.

– Мудачье.

Разворачивается, и идет бродить по полутемным коридорам. В конце концов, накрутив несколько кругов, она находит дверь в приемную комиссию. Там висит табличка с надписью «Художественное мастерство, собеседование». И завтрашнее число.

Ты же не можешь не поступить, если сама судьба хранит, не так ли? Остается толкнуть дверь, войти внутрь, и заполнить несколько бумажек. Так, копия аттестата об образовании, паспортные данные… Все цифры, которыми снабжает нас система, чтобы проще было различать таких разных людей. По номерам паспорта, рассчитайся! Цифры – проще людей.

Но вот, наконец-то, бесконечные бумажки позади – они лежат там, кипой, и не могут пошевелиться, придавленные гнетом собственной важности. И ты поднимаешь глаза, и идешь в проем двери, высвеченный небом. Теперь можно и немного отдохнуть. Ты бредешь московскими улицами и улыбаешься им. Они не отвечают тебе тем же, но какая разница? И, в общем-то, все равно, как город относится к тебе. Правы были те, кто утверждал о том, что Москва – город равнодушный. Это-то и хорошо. Она дает человеку действовать, а не подобна заботливым и любящим матерям – Брянску, Тамбову, Томску. Жить с матерями, наверное, хорошо и просто. Но только тот, кто действительно может стать на крыло способен броситься в равнодушную столицу.