Наталия Грачева - Перипетии судьбы

Результатами поездки все оказались удовлетворены, но особенно довольными выглядели американский профессор и симпатичная сорокапятилетняя заведующая реставрационными мастерскими Надежда Васильевна, от которой профессор практически не отходил с самого первого посещения музея. Женщина она была весьма миловидная, легкая, светлая, одевалась в такие же легкие и светлые наряды. Смотрела на иностранца, впрочем, как и многие, широко раскрытыми глазами, в небесной голубизне которых читалась готовность к служению мужчине. Американские и европейские дамы давно уже не глядели на сильный пол с таким почтением. Служение, особенно в Европе, стало уделом мужчин, вероятно, потому что процент мужского населения там намного превышает женское.

К удовольствию окружающих, погасить огонёк влюблённости у парочки не получалось, поэтому отношения их стали достоянием общественности ещё до отправки в экспедицию. Надежда Васильевна настолько расцвела и похорошела, что вызывала зависть, а иногда и откровенную враждебность некоторых музейных дам, считавших себя, по всей вероятности, более достойными кандидатурами для близкого общения с иностранцем. Но влюбленные будто и не замечали этого, просто наслаждались свалившимся на них счастьем. Жизнь их связалась настолько прочно, что уже через полгода американец «перетащил» свою неожиданно образовавшуюся «любовь» в Москву, купив для неё квартиру в неплохом районе и даже найдя место реставратора в одном из престижнейших музеев столицы. А до того он успел улучшить ее жилищные условия в родном городе. Ко всему, в условиях тотального дефицита он обставил «однушку» на зависть всем новой мебелью и импортными бытовыми приборами. Надежде Васильевне оставалось только украсить жилище по своему вкусу.

Приглашенные американцем на Урал староверы из заокеанского штата Орегон – Сильвестр и жена его Настасья – говорили на непривычном для современного русского уха старинном наречии. Одна пожилая сотрудница музея вспоминала, что так говаривали старые бабки в их деревне. В отрыве от корней язык будто законсервировался, остановился в развитии, правда, при этом он был перенасыщен огромным количеством американизмов, вернее сказать, английских слов и выражений.

В отличие от наших староверцев, сложивших свои исторические костюмы в окованные железом сундуки и комоды, американские одноверцы повсеместно одевались в народные костюмы. Сильвестр носил косоворотки невероятных цветов, например, василькового или лимонного, а Настасьин сарафан был скроен из современного розового шёлка красивого узорчатого тиснения. Но главное было не это. У обоих (в начале девяностых-то!) имелись мобильные телефоны, а у Сильвестра был даже ноутбук. И вообще, несмотря на необычный для современного российского человека вид, оба вели себя крайне раскрепощённо.

И никак не могла понять Настасья, почему это в одном из московских бутиков продавцы не пожелали показать ей приглянувшийся платок, мол, всё равно не купите. Сотрудницам музея пришлось объяснять русской американке, что, скорее всего, из-за необычного для начала девяностых наряда её приняли за деревенскую жительницу – в нашей стране в то время, как правило, безденежную. Иностранку это очень удивило и оскорбило.

В свою очередь советские староверы лишь подивились электронным игрушкам, не более того. Для них они являлись, как и телевизор, «порождением бесовских сил». А вот их американских единоверцев, несмотря на принадлежность к строгой вере, трудно было заподозрить, как впрочем, и других их соотечественников, в излишней скромности. Даже высокие бизнесчины, кои в большом количестве хлынули в Россию в годы перестройки, вели себя довольно бесцеремонно.

– Какой у вас красивый свитер, – порадовал комплиментом свою переводчицу заокеанский гость.

– Только свитер? – решила пококетничать девушка.

– А я ещё не видел, что там у вас под ним, – будто раздевание являлось само собой разумеющимся делом, отвечал американец.

Работавшая на одном из предприятий военно-промышленного комплекса, которых на Урале всегда было в избытке, переводчица рассказывала, как однажды ей вместе с представителями госбезопасности пришлось буквально отлавливать «из всех щелей» членов американской делегации, прибывшей на завод в составе комиссии по разоружению. Стоило девушке отвлечься на минуточку, как кто-нибудь обязательно утягивался куда не следует.

Про американские ноги на столе все слышали, наверное… А теперь присовокупите к ним размер обуви не меньше сорок шестого, нашу любимую осенне-весеннюю грязь на ней и всё это удовольствие прямо перед вашим носом. И это без каких-либо, даже минимальных, преувеличений.

Свободные люди, проживавшие в свободном обществе, запретов знать не желали. Советские люди смущались, удивлялись и одновременно восхищались непосредственностью заграничных гостей.

Наш этнограф отличался вполне себе пристойным поведением с точки зрения советской морали. Но и он не «парился», ежели опаздывал, например, к поезду. Чтобы было проще найтись в толпе, профессор становился на крышу собственного автомобиля с радиотелефоном в руке и преспокойненько дожидался, когда его заметят. А то, что его увидят, сомнений быть не могло – мужчину весом килограммов в сто тридцать и ростом под сто девяносто не заприметить было сложно. Американец не стеснялся «отлить» в кустах, коли приспичило, потому что в городские туалеты того времени даже наши, привычные ко всему, люди заходили, зажав нос, а уж иностранцы предпочитали терпеть до гостиницы, нежели посещать заведения с «очком».

Со временем Роберт Причардс окончательно обосновался в Москве вместе со своею возлюбленной Надеждой Васильевной и приезжал на Урал всё реже, в основном, по значимым для города поводам, всегда с подарками, конечно же. Рассказывал, что вплотную занялся проблемами мигрантов из бывших советских республик, в которых в отличие от уральских староверов, люди не желали мириться с жизненными трудностями.

Музейщики и другие друзья «Душки» не переставали восхвалять его «огромное сердце», не забывая при этом перевести в денежный эквивалент усилия профессора по спасению согнанных с насиженных мест граждан. У всех округлялись глаза даже от приблизительных подсчетов его затрат. Ну, никак не вязались эти цифры с зарплатными возможностями людей интеллигентских профессий тогдашней России.

Но вот однажды по городу прошёл слушок, что Роберта Причардса выслали из страны в двадцать четыре часа как американского шпиона. Общественность была не просто взволнована, она была ранена в самое своё сердце и, несомненно, крайне возмущена: как выслан?! за что?! Он столько сделал и делает для людей! И чего им там не хватает в этой их КЭГЭБЭ? Разве перестройка – время для репрессий?