Наталия Грачева - Перипетии судьбы

Семен Аркадьевич просидел, опустив голову в горьких думах о судьбе сына, с единственной остывшей чашкой чая до самых сумерек. Иногда на него накатывала волна паники: грезилось, что никто не придет или что с сыном случится непоправимое, и тогда руки его с длинными музыкальными пальцами начинали дрожать. На подушечках первых пальцевых фаланг навечно поселились мозоли, натертые струнами во время многочасовых занятий на скрипке. Чтобы унять тремор, Семен Аркадьевич крепко сцеплял руки в замок. Силой воли заставлял себя не думать о плохом.

К счастью, персонал кафе его не беспокоил, будто знал, для какой цели находился там мужчина, но популярные мелодии, льющиеся с экрана единственного телевизора, диссонировали с настроением музыканта, еще больше вгоняя его в тревожную печаль.

Точно в назначенное время появились они – четыре человека, определенно проводившие немало времени на свежем воздухе: лица их были обветренными и очень загорелыми, чего нельзя было сказать о шее и запястьях, которые нет-нет да выглядывали из-под одежды. Трое переговорщиков между собой говорили по-украински, а один, судя по виду и акценту, был кавказцем. Пожилой человек отметил для себя: «А ведь зря мы с Ирой отмели чеченский след».

С первых же минут парламентеры приступили к делу:

– Ну, ты уже понял, наверное, что твой сын у нас.

– А где… где он находится? – голос мужчины не мог скрыть волнения.

– Он в отряде одного из наших полевых командиров. Это все, что тебе надо знать, – ответил кавказец, который в этой четверке, вне всякого сомнения, был за главного.

В подтверждение своих слов он дал несчастному отцу посмотреть фотографии, на которых Яша выглядел очень бледным и уставшим, но, к радости родителя, живым. К фото прилагалось письмо, в котором сын просил помочь ему: «Пап, ты не волнуйся. Со мной все в порядке. Я в Чечне. Помоги».

Раз за разом пожилой человек перечитывал строчку из знакомых закорючек-букв, расплывавшихся из-за навернувшихся на глаза слез. Он крепко держался двумя руками за столик, будто боялся упасть со стула. Придя, наконец, в себя, медленно и заторможенно, на одной ноте, он спросил:

– А как я узнаю, что с ним все в порядке? – Семен Аркадьевич побоялся произнести вслух «что он жив еще».

В ответ заговорила рация, и среди сплошного треска ухо мужчины уловило знакомые интонации:

– Пап, ты заплати им, сколько попросят. Если не хватит денег, продайте все, что можно. Потом заработаем. Ты Ирке не говори ничего, сам поезжай… И еще… в милицию не ходи, а то меня не отпустят.

«Сказал уже… и Ире, и милиции уже все известно», – пронеслось в голове Семена Аркадьевича.

Когда коротенький сеанс связи окончился, отец схватился за рацию, находившуюся в руках одного из переговорщиков, в надежде еще раз услышать родной голос, но боевик довольно грубо оттолкнул мужчину.

Озвученная сумма выкупа превысила самые смелые предположения пожилого человека. Десять тысяч долларов были совершенно неподъемными для его семьи, тем не менее, Семен Аркадьевич, не задумываясь, пошел на все условия шантажистов. На передачу денег в Чечне он должен был явиться лично, а на поиск означенной суммы ему отвели всего месяц. Сразу после того, как отыщутся деньги, пожилой музыкант должен был отправиться в Грозный, позвонив прежде по телефонному номеру, продиктованному кавказцем.

Семен Аркадьевич почти не задавал вопросов. Казалось, что ответы на все случаи жизни были заранее заготовлены его оппонентами. Единственное, что спросил у вымогателей несчастный отец:

– Скажите, почему именно мой сын…?

– Потому что русский, – ответил кавказец.

– Русский… еврей, – хохотнул один из украинцев.

Из этих слов Семен Аркадьевич заключил, что на месте Яши мог оказаться любой россиянин.

Уходя, вымогатели предупредили:

– И чтоб не смел даже смотреть в сторону милиции, если хочешь получить сына целиком, а не по частям.

И почему-то слова их сомнений у Семена Аркадьевича не вызвали.

– Мы в любом случае заработаем на твоем сыне. На органы распродадим, если что. Так что, хорошо подумай, батя, что для вас обоих лучше, – смягчая букву «г», для пущей убедительности добавил один из украинцев.

Конечно, после таких слов обращаться за помощью к силовикам пожилой человек не посмел бы ни за какие блага мира.

Семен Аркадьевич метался по городу в поисках денег: обзванивал друзей и знакомых не только в родном городе, но и по всей стране, и рад был любой, даже самой малой, сумме. У музыканта было много знакомых, но большинство из них также барахтались, как лягушки в молоке, чтобы, взбив его в сметану, однажды выплыть на поверхность. Достаточно самолюбивому человеку, фавориту местных театралов, некогда единственному и балованному родителями ребенку, пришлось забыть о своей гордыне. Для того чтобы высвободить сына из плена, мужчина шел на поклон к самым неприятным людям, но к концу означенного срока деньги были собраны полностью. К счастью, наши люди в большей своей массе все еще отзываются на чужое горе, особенно те, кто и сам не слишком-то преуспел в зарабатывании капиталов.

Время шло. Яша все не появлялся в доме родителей, поэтому Семену Аркадьевичу ничего не оставалось, как сообщить жене о случившемся. Скрывать правду о сыне долее не представлялось возможным. Как и предполагал супруг, материнское сердце не выдержало – она слегла. Оставлять больную без помощи было рискованно, поэтому свекор уговорил невестку, рвущуюся лично передать деньги вымогателям, позаботиться о жене, как до этого пресек попытку отправиться за советом к коллегам из системы наказания. При здравом рассуждении нарушить требования переговорщиков Капланы не посмели – в Грозный поехал Семен Аркадьевич. Долго спорили, в чем везти деньги. Сначала музыкант хотел сложить их в скрипку, но жаль было потерять инструмент, в лучшие годы подаренный государством за заслуги перед культурой. К барсетке мужчина приучен не был, а красивый кожаный портфель сразу привлек бы внимание криминальной публики, потому выбор пал на клетчатую «челночницу».

Больше всего Семен Аркадьевич боялся не довезти деньги до места назначения, поэтому практически не спал на всем протяжении пути, глядя в безмолвное окно. Картины, представавшие перед глазами, впервые не ассоциировались у него со звуками, им присущими. Но не только оконное стекло, отгораживавшее стремительно пролетающий внешний мир от людей, находящихся внутри поезда, явилось причиной этого безмолвия. Для того, у кого с самого раннего детства этот мир отражался в звуках, неожиданно наступила напряженная внутренняя тишина, будто великолепный музыкальный слух его просто взял и пропал.

Еще младенцем Сема полюбил игрушки с приятным мелодичным звучанием и отвергал те, что издавали ужасающе громкие для него звуки. Он очень радовался выбиваемому ритму и абсолютно точно повторял его. Сенечка не выносил примитивных попсовых песен и наслаждался, наряду с детскими мелодиями, музыкой симфонических и камерных оркестров. Все окружающее пространство было наполнено для мальчика музыкой: шелестом травы, пением птиц, налетевшим ветерком, кукареканьем петухов и лаем собак, доносившихся из расположенного по соседству с его многоэтажным микрорайоном частного сектора, звоном ножниц над головой в парикмахерской, царапаньем мелка по школьной доске, шарканьем по кухне постаревшей за годы, но по-прежнему любимой мамы, а позднее смехом и плачем маленького сынишки.