Александр Мынто - Пересвет

Ну, которой вы укрывали убиенных в сражении воинов, дабы целыми их домой возвернуть, да, яко и должно, во родимой земле схоронить?..»

Пересвет при этом как-то замер лицом, глаза его вспыхнули, он посмотрел на брата, на дядю и почти потребовал от него.

Пересвет: «Покажешь мне, батя, эту траву?!»

Дядя : «Непремен, покажу! Она обыч по взгоркам лесным да вдоль ручьев и речек возрастаеть! Он выпрямился и, как то торжественно и печально сказал: Погинь-трава называется!..»

В кузне Степана. Они вдвоем с Челубеем.

Юный воин, виновато хлопая ресницами, уставился на Степана. Он уже научился понимать русскую речь. А Степан не на шутку разошелся и жарит «правду-матку», потряхивая обломанным древком копья.

Степан (на русском) : «У вас тута дубов нетути, акромя тебя! Вымахал, дубина чумазая! Что мне теперича для тебя на оглоблю насадить копиё, так и пойдешь с нею ратиться?! Посмотрел на Челубея и безнадежно махнув рукой сказал: Такой и впрямь и с оглоблей пойдеть, и хочь целый дуб вырветь из зямли и попрется с ним крушить всех подряд!..

В кузню вошла русская жена Челумхана Мариам (Мария). У нее в руках медная посудина с отломанной ручкой. (Специально для нее) : Ужо стоко оружия мне загубил этот рогатик, что просто ужасть!.. И не пожалуисси никому! Заговорщицки подмигнул Марии и словно по секрету сказал: Однажды в тайности с испугу мне поведал Челубей, что является ему ночью во сне, дюже грозный монах с боевым копием!.. Ну я тогда и сам пошел ему навстречу, да сотворил такое копиё, што длиннее и некуды!.. Оказалось, что оное тружение Степана вояке нашему все такоже не впрок. Вот тольки што во время их мальцовой битвы загнал «богатырь» свой полон на возок да хотел копием опрокинуть возок со всею этой полоненной ратью! (Махнул рукой) Вот таки сломал Челубей копие!..»

Мариам (улыбнувшись, поставила посудину на скамью) : «Починишь,

Степанушка, я потом к тебе зайду».

Степан : «Погодь, Марьюшка, мы вскорости закончим ентот суд».

Челубей (встает с лавки и говорит на кыпчакском) : «Ты мне такое оружие сотвори, чтобы оно было самое длинное и самое крепкое! Чтобы я на это копие и коня вместе со всадником мог насадить!..

А еще бронь хочу. Да такую, чтобы меня в ней никто не смог поразить, но чтобы я в этой брони рубил всех людей на куски!..

Страшно сверкнул глазом и посмотрел на оцепеневшего Степана.

Сделаешь мне такую кольчугу, дам тебе вольную…

А не сделаешь — сам отрублю тебе твои золотые руки!»

Челубей вышел прочь, сильно хлопнув дверью, а Степан вздрогнул от этого и как-то печально обозрел выложенную степным камнем опустевшую кузню…

Мария : «Ежели бы мне засветило попасть на родную землю нашу да вдохнуть эту пьяность лесов ароматных, то я бы тоже соделала все, что возможно, лишь бы тольки вкусить эту сладость свободы!..»

Степан со слезами в глазах соглашаясь кивал ей своей головой…

На пасеке. Дядя Александр, Пересвет и Иван наелись вдоволь меду и, развалившись на травушке, готовы были окунуться в сон, но если бы не этот разговор…

Иван: «Егда хана Хидыря зарезал его старшой сын Темир-Ходжа, то наш владыко Алексий враз и прозрел, что в Орде резня зачинается!..

Слава Богу, мы сподобились вывезти из Сарая отрока нашего княжича Димитрия! Спустя две седмицы Темира-Ходжу зарезали его родные братья, и тольки для того, чтобы на ханский трон воссесть!..

А суздальский князь Митрий Кстиныч осталси в Сарае дожидать свой ярлык на великое княжение Володимирское».

Дядя: «Бають, что он ужо вернулся из Сарая с ярлыком от хана Навруса! Дядя увидел, что к пасеке приближается вооруженный всадник.

Кажись, к тебе, Иван, вестоноша. Неужто из Москвы?!»

Иван приподнялся, посмотрел, соглашаясь кивнул головой, поспешно встал и побежал навстречу всаднику.

Пересвет : «Крестный, а какая она эта Москва?! И почему про нее

теперича дюже много бають на Руси? Неужто так хороша?!»

Дядя : «А Москва, сынок, уже потиху бьется, аки молодое сердце Руси нашей Матушки… Митрополит Алексий и престол свой митрополичий из Киев-града на Володимирскую Русь во Москву перенес!..»

Иван видимо уже прочитал грамоту и с озадаченным видом подходил к ним. Дядя смекнул и говорит: «Иди, Пересвет, предложи ратнику водицы испить да медом угости его».

Пересвет берет ивовую тарель с медовыми сотами, кленовое ведерко с водой и направляется ко спешившемуся ратнику.

Иван (дяде) : «Таки когда, ты баял, вы с обозом пойдете по Десне?»

Дядя : «Дык, завтря и отчалим. У нас готовые лодьи, да груженые стоять под Свенскою под церквой. А тебе пошто?»

Иван : «Так я, пожалуй, вместе с вами поплыву на Киев-град. Мы же мимо Чернигова и мимо Новогорода Северского, мы таки батя поплывем?»

Дядя : «Все такоже и есть! К нам еще Трубчевские лодьи прилепятся, тоже груженые под завяз товаром, на Киев-град».

Иван (кричит Пересвету) : «Пересвет, поди-к сюда».

Дяде : Митрополита Алексия в Киев-граде схватили, да в яму бросили. Ведомо, что по указу самого Ольгерда, великого князя литовского!…»

Дядя : «Ох, чуял я, что вся эта блудня литвинская обернется таки

большою бедою для русов!..»

Подошел Пересвет.

Иван (Пересвету) : «Скажи ратнику, чтобы ехал к матушке нашей. Пущай тамо покормитца, отдохнеть да коня сменить, а я ему на оборотный путь ответную грамоту исправлю. Дяде : Крестный, у тя писало тута имеется?»

Дядя : «Да, есть тамо, в избушке. Пишу свое потиху.

Може, и польза кому будет от оных писаний!..»

Иван (Пересвету) : «Сполняй!..»

Пересвет побежал к ратнику, а Иван с дядей, оживленно беседуя, двинулись к избушке, возле которой на лужайке пасся конь Пересвета.

В кузне Степана. Он уже починил медную посудину и, по-доброму кланяясь, передавал ее Марии…

Степан : «Принимай, боярыня дорогая, еже надо што справить аль починить, то я для тебя с превеликою радостию!..»

Подошел к котлу, зачерпнул ковшом воду и, глубоко вздохнув (видно, вспомнил что-то), начал жадно пить воду.

Мария : «Ну что, Степан, остыла твоя кузня, обезлюдела?»

Степан : «Дык, скольки можно?! Почитай двенадцать лет без передыху пыхтели. Все оружие твоему хозяину ковали да копья, да стрелы, да ковань разную. И для лошадей, и для возов обозных, и для стругов, и для лодей чепи да якоря. А, почитай, все мастера за ето время тута и спалилися. Я кажен год их в землю чуждую закапывал. Вот такушки за кузней и хоронил я их рядком. А яко же? Русичи все были, хочь и рабы-пленники, а все одно – воины Христовы!..»