Наталия Вико - Андрогин. Запретная тема. 18+

Прихожу – он сидит за столом и жует что-то. Меня увидел, подавился, закашлялся. Я подошла деловой походкой, пару раз по спине его шандарахнула, спасла вроде как, и, понимая, что из него сейчас благодарность полезет, сразу же заявила, чтоб он особенно не мучился, что бы такое для меня хорошее сделать: «Я у вас уже освоилась, давайте мне теперь что-нибудь посерьезнее». Он пару глотков воды сделал, в себя пришел, посмотрел задумчиво на графин и спросил: «Воды боишься?» «Нет!!» – выпалила я. Не могла же ему ответить, что «боюсь» – это еще мало сказано! От воды я впадала в ступор. Не воды как таковой, а при виде водоемов – рек, озер, морей… при виде океанов тоже, наверное, впала бы, просто не проверяла еще. Это я поясняю, чтобы не думали, что я от луж каких-нибудь уже прихожу в коматозное состояние. Есть, правда, одно явление, которое меня совсем парализует. Это бабочки. Вот бабочки – это, наверное, единственное, что мешает мне жить! Эти чудовища обожают издеваться надо мной, залетая в комнату, садясь на занавеску и оттуда сверля меня своим мерзким изучающим взглядом. Они явно понимают, что при виде них я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой и жду, когда кто-то зайдет и прогонит их вон с глаз моих. Ну, до бабочек в Усть-Илиме, слава богу, дело не дошло, а вот с водой смириться пришлось. В ожидании вакансии маляра или штукатура меня устроили вахтенным матросом на кораблик, который шнырял взад-вперед по Ангаре то с углем, то с оборудованием. О-о, это было замечательное время! За бортом красотища, музыка играет, а я шикарная до умопомрачения, в настоящей тельняшке, берете, драю палубу шваброй с утра до ночи.

Маман в это время строчила письма в «Комсомольскую правду» и «Известия», мол, ее, сознательную советскую гражданку, бросила несознательная дочь. А ей возмущенно отвечали: «Как вам не стыдно, товарищ, ваша дочь уехала на великую стройку создавать наше светлое будущее! Деньги вам высылает? Высылает. Значит, не бросила!» Деньги нам, надо сказать, платили очень большие по тем временам: полторы-две тысячи, поэтому я и матери отправляла и себя не обижала. Варька же там по понятным причинам с ума сходила – не на кого было изливать свое бьющее через край материнское чувство, по ночам со свечкой ходить, это она, наверное, в фильме про детство Ленина подсмотрела. Там его мать в такой же длинной белой рубашке ходила со свечой к будущему вождю пролетариата. В общем, в Ереване страсти кипели, а я драила палубы. Драила и при этом, естественно, училась в вечерней школе. Меня сразу же определили в 10-й класс, но я директору честно изложила свою позицию: «Алгебру не знаю, и знать не хочу, химию презираю, со всем остальным что-нибудь сделаю».

Наступили холода, и меня, наконец, перевели работать изолировщицей. Вот радость была! К тому времени начали для людей строить дома, значит, котельные рядом и отопительные трубы высотой метров двадцать с лишним. Нам выдавали шлаковату, на подъемнике поднимали наверх, и мы эти трубы оборачивали. На улице минус сорок пять, простор, красотища неописуемая, небо синее, солнце, сосны высоченные! Смотришь вокруг и думаешь, до чего же жить здорово!

Райское время было – с самолетов сбрасывали бананы, апельсины… В 60-х годах! Апельсины с неба! Сейчас бы так: идешь, а тебе с неба – бац! – апельсины с бананами валятся… Правда, мужикам выпивки не хватало. Водку-то не сбросишь! Но где наша не пропадала? Выпить хотели все – и романтические мальчики, и амбициозные комсомольцы – будущие вожаки, и уркаганы. Мороз! И вот начальство впало в недоумение – мужики в тайге как-то очень яростно начали уделять внимание своему внешнему виду, требуют привозить им гуталин и все тут! Это в тайгу-то! И выяснилось: наши умельцы гуталин намазывали как масло, высушивали, а там же спирт, потом соскребали и хлеб съедали. А начальство голову ломало – зачем в тайге столько гуталина? Ну, вовремя спохватились, испугались, что народ разбежится, и договорились в соседней деревне, что там будут брагу готовить. Бочками заготавливали. На улице минус пятьдесят уже, а работать мы имели право до минус двадцати пяти. Стройку-то не остановить! Ее за два-три года заканчивать надо было. Значит, необходим энтузиазм и задор. Без браги с задором туго. И вот мужикам стали наливать по полстакана спирта, выдавать рыбку солененькую ангарскую – омуля, хариуса, и отправлять наверх, на трубы. Пока поднимались, спирт на морозе улетучивался, а энтузиазм – нет. Но я не пила, у меня и так энтузиазма было навалом.

И на фоне всего этого я еще ходила в школу. А в школе вообще песня была! На занятия приходили в телогрейках, румяные с мороза, один другого краше. Народ собрался интересный, разный, но всех объединяло желание получить аттестат для повышения уровня будущей жизни. Я стремилась в МГУ на журфак. В это время к нам прибыла претенциозная дама, которая называла себя Мария Ангарская, дочь какого-то соратника Ленина, проживавшая в Москве на Тверской. И вот ее с этой Тверской прямо к нам занесло. Увидела она меня, чуть в обморок не упала, заохала, ручками захлопала – как же так, семнадцатилетняя девушка из Еревана, уже год на стройке, в мороз на такой высоте работает, а страна про нее ничего не знает! Это какая же находка для подъема нравственного самосознания народа! И накатала эта дочь соратника про меня в «Литературную газету». Отвратительная вышла статья! Финал меня так взбесил, что появилось желание дать этой Марии Ангарской по голове чем-то очень тяжелым. Для оживления черт лица. Все это безобразие звучало примерно так: «Юная девушка стояла на горе и грустно смотрела вдаль. Она вспоминала родной Ереван и тихо роняла слезы на снег». Слава богу, к моменту выхода статьи дама благополучно смылась к себе на Тверскую.

Училась я, училась и, наконец, доучилась до выпускных экзаменов. По русскому и литературе мне сразу пятерки вывели без экзаменов. Я за год просто задавила всех своей эрудицией. У учительницы, по-моему, тик уже начинался при одном моем виде. Боялась, наверное, что я начну стихи читать или проводить сравнительные характеристики Онегина с Карамазовым или Отелло с Базаровым. По черчению поставили, как выразились, «гиперпятерку», даже предложили перевести в конструкторское бюро. Но я, понятно, отказалась – мне неволи в Ереване хватило по горло. Я рвалась на ангарские просторы!! Насчет химии и алгебры, так я заранее предупредила, что в этих вопросах тупее меня найти трудно, все по-честному. И вот выпускной! Радость была неописуемой! Наконец-то! Учителя, кстати, замечательные, сильные педагоги, четыре ящика водки приготовили, как-никак первый выпуск на стройке, исторический, можно сказать.

А в нашем классе училась одна девчонка забавная, Тонька. Помню, первый раз ее в душевой увидела – чуть в обморок не упала. И это при моей стабильной нервной системе! У этого милого изящного создания почти все тело было покрыто татуировками, как сейчас у одного бритоголового певца в темных очках, которые он, видно, носит, чтобы не спугнуть фанатов интеллектуальным взглядом. Тонька его явно опередила. Причем, у нее не было никакого уголовного прошлого, просто приколисткой такой была, самоутверждалась среди своего разношерстного окружения. Так вот, гуляли мы, веселились, танцевали, ели, пили потихоньку, все пристойненько, выпускники, гости и педагоги уже породнились, можно сказать, и тут кто-то спохватился – а Тонька-то где? Последний раз видели ее у стола с рюмкой и куском колбасы, и вдруг исчезла! Все углы облазили, все осмотрели – пропала наша Тонька! Выскочили на улицу, бегаем под дождем, кричим, зовем – тишина. Вдруг вижу, в сумерках на дороге виднеется что-то белое. Далеко-далеко. Зову ребят. Подбегаем. И перед нами предстает незабываемая картина: в телогрейке поверх белого выпускного платья, с трогательным мокрым бантиком на голове, в самой грязи у обочины сидит Тонька с аттестатом в руках, выданным родным нашим Иркутским отделом народного образования. Дождь по аттестату хлещет, она смотрит на корочку и плачет счастливыми слезами, причитая: «Ой, б…, неужели я закончила эту… школу, ой, б…!» А с аттестата последние чернильные слова по каплям стекают…