Петр Алешкин - Время зверя. Криминальные повести и рассказы

Когда купили квартиру, нужно было приводить ее в порядок: перекрашивать, переклеивать, циклевать, лакировать, мыть, потом искать, выбирать мебель, вещи, нужные в хозяйстве. Кое-что нами было приобретено заранее, ждало своего часа в наших комнатах в общежитиях. Года полтора обустраивались. Счастливое было время! А потом наступил покой, диван, телевизор. Книжек мы не читали, не тянуло. Но две полки секретера книгами заставили, и Рая раз в неделю протирала их от пыли. Все чаще приходила грусть, думалось, скорее бы ночь да спать, иногда грусть становилась невыносимой, не грусть, а глухая тоска. Я выходил из комнаты, где лежала мягкая теплая Рая, шел на кухню, курил у окна, смотрел, как смеркается, темнеет дом напротив, как вспыхивают в окнах огни. Рая видела мою маету, не понимала, раздражалась. Ее тяготило только то, что нет и нет ребенка. Это ее мучило все сильней и сильней. Чем больше она раздражалась, тем меньше мне хотелось быть дома. Но работу заканчивали мы вместе – куда денешься. Я вспомнил, что в Афганистане я был хорошим бойцом, хорошо стрелял, дрался, и записался в секцию каратэ. Теперь я мог три раза в неделю появляться дома поздно, объясняя занятиями. Но по выходным были дома, смотрели телевизор, особенно криминальные передачи, в которых все чаще и чаще рассказывали о рэкетирах, о наемных убийцах, о коррупции и мафии. Я слушал со злорадством, как новоявленные мафиозные бизнесмены поедали друг друга. Особенно я любил подробности, слушал с каким-то наслаждением, представлял в красках, как бизнесмены поджаривают друг друга утюгами, кипятильниками.

Запах жареного человеческого мяса, запах крови я хорошо помнил с афганских времен, а уж видеть приходилось всякое, насмотрелся, привык. Быстро перестало вздрагивать в душе, когда нужно было убивать, и часто тянуло убивать зверски. Какое-то возбуждение, страсть неимоверная, неудержимая охватывала. После думал, зачем, без особой нужды ведь убил, и отмахивался, оправдывался: если не я его сегодня, то он меня завтра.

«Вести» и «Итоги» не мог смотреть без какого-то чувства гадливости, особенно эти чувства вызывали ведущие Киселев и Сорокина. Как они самозабвенно лгали! Как егозили перед властью! Я думал: сними штаны президент и подставь им задницу, с какой страстью они наперегонки кинулись бы ее вылизывать на глазах у всего народа! А потом детям и внукам рассказывали бы об этих самых счастливых минутах своей лакейской жизни… Мерзкая власть! Мерзкие людишки!

И потекла моя омоновская жизнь. Дежурил я всегда с Никитиным. Недели две промелькнуло без происшествий. В Москве постреливали, то тут то там вспыхивали мгновенные, как молнии, разборки между бандитскими кланами. Постреляют из автоматов, оставят два-три трупа в изрешеченной машине и исчезают. Или сообщат, очередного бизнесмена пристрелили. Но во время нашего дежурства ничего подобного не случалось пока. Если было, то в другом районе. Узнавали мы об этом, когда возвращались в отделение. Никитин деловито расспрашивал: какие машины участвовали? «Вольво» и «Форд»? А изрешетили какую? Выскакивали боевики из машины или стреляли из окон? А труп где, в машине или около? И делал вывод: понятно! Михась с Культей схлестнулись! Или сощурит глаза, подумает: это что-то новенькое – либо гастролеры, либо молодые подрастают. За всеми не уследишь!..

Тренировался я все эти дни усиленно, понимал, что не раз придется побывать в переделках, и знал из Афганского опыта, что жизнь моя будет зависеть от того, как ловко я буду владеть своим телом, от моей силы, уверенности в себе. Надо сказать, что за эти дни я стал собранней, бодрей, не валялся перед телевизором расслабленный и вялый, не зная, куда деть себя. Каждый свободный час я проводил либо в спортзале, либо в тире. Стрелял я хорошо. Сам удивлен был, когда в Чирчике, где начинал службу перед отправкой в Афган, стреляя из автомата в первый раз, выбил двадцать восемь очков из тридцати. Дважды в десятку влепил. Рука тверда и глаз остер! – смеялся я тогда. Мне нравилось стрелять, мне вообще нравилось делать то, что получается, нравилось, когда мною восхищаются. Я из тех, кто старается быть первым в том деле, которым он занимается. Поэтому мне легко было в Афгане, там я сразу нашел свое место. Меня уважали: я был смел, но не безрассуден, как Никитин. Никто не знал, что смелость моя была расчетлива. Конечно, меня могли убить в одном из боев, в которых приходилось участвовать, ведь дважды царапали пули. И оба раза был сам виноват: неточно рассчитал бросок от камня к камню. Волновался, торопился. Но это было в первые месяцы службы. И я был уверен теперь, что буду не последним в ОМОНе.

Никитина почему-то не любили во взводе. Нет, не то, чтобы не любили, а как-то отстраненно к нему относились. Я ни разу не видел, чтобы у него просили закурить. С ним неохотно тренировались рукопашному бою. Я думал вначале, что из-за того, что он командир взвода, неудобно стрелять сигаретку у начальства, неудобно ловким приемом укладывать на мат своего командира, но потом понял: нет, не из-за этого. Зато, обратил я внимание, когда надо поручить какое-то особо важное дело, начальство вызывало взвод Никитина, а если требовалась небольшая группа, то непременно ее возглавлял Никитин. Однажды я слышал, как полковник Лосев сказал: если Никитин взялся за дело, я спокоен. Никитин был ловок, быстр, энергичен, и все ему удавалось. Внешне он ничем не был примечателен. Худощавый, роста среднего, плечистый, но какой-то плоский, как бы сплюснутый. Узколицый, глазки небольшие, сидящие очень близко друг к другу. Носил темные усы под узким немного длинноватым носом, и чем-то отдаленно напоминал ястреба на стоге сена, всегда настороженного, готового вспорхнуть, и в то же время гордого, уверенного в себе, чувствующего свою силу, но понимающего, что находится он на враждебной ему территории. Здесь его боятся, но все же не лишне быть осторожным.

На машине своей он не ездил, летал. Страшно не любил пробки. Нервничал, выруливал на газоны, тротуары, объезжал. Вначале я подумал, что он выпендривается передо мной, хочет показать, какой он орел, и я с ехидным злорадством ожидал: сейчас долихачится, вмажется, долбанет впереди идущую машину, чирканет. Ничего, проносило. Его красная «девятка» на светофорах останавливалась чуть ли не в сантиметре от передней машины, проскакивала в немыслимую щель, иногда мне казалось, что машина по воле Никитина мгновенно меняет габариты, суживается, чтобы промелькнуть в щель и не царапнуть. Мастер!

И все же один раз мы попали в историю. Возвращались со службы домой и попали в пробку. Никитин быстро сориентировался, вылетел на трамвайные пути и погнал по рельсам к перекрестку. Впереди, из-за деревьев видно было, зажегся желтый свет, и Никитин придавил газ еще сильнее, стараясь успеть на зеленый одним из первых. В этот момент из-за тополя прямо под колеса шагнул мужик, не подозревавший, что по рельсам летит машина. Удар! Мужик переломился на капот и отлетел метра на два под соседнее дерево. Я ахнул, сжался, вцепился в ручку. Мы проскочили мимо, Никитин вильнул, объехал ноги сбитого мужика.