Петр Алешкин - В джунглях Москвы. Роман

Она вдруг засомневалась, правильно ли делает, отправляя сына в город. А вдруг он там в шайку какую попадет, запьет еще? Братья-то ее по отцу там, в Москве, отчаянными выросли. Старший Степка из тюрьмы в тюрьму перепрыгивает. Эх-хе-хе! Знать бы, где лучше? Мать представила, как она будет коротать одна длинные, зимние ночи, ждать в полудреме из клуба сына, забыв, что его нет, что он далеко. Да и ему каково ль будет там, среди чужих людей! Кто поворчит на него, удержит от дурного поступка? Мать представила все это и загрустила, запечалилась.

– Вот он, явился! – всхлипнув вдруг, проговорила она и промокнула глаза кончиком белого застиранного платка.

Варюнька выглянула в окно. К крыльцу, чересчур старательно обходя лужу, которая всегда появлялась под окнами избы после дождя и весной, когда таял снег, неторопливо шел, будто крался, выбирая куда ступить, длинный и по-мальчишески худой брат. Подойдя к крыльцу, он кинул быстрый взгляд в окошко, взялся рукой за столб и, наклонив голову, начал чистить подошвы сапог о железный обод колеса от комбайна, специально для этого лежащий около крыльца. Длинные прямые волосы, спадая на щеки, закрывали лицо «Дубинушка непутевая!» – хмуро думала Варюнька, готовясь накинуться на брата, как только он переступит порог.

Но Ванек не торопился. Он старательно очистил сапоги от грязи, осмотрел их со всех сторон и вдруг повернулся и побрел за сарай, присевший на одну сторону, отчего его дверь сильно перекосилась. Жалкий вид сарая сейчас остро бросился Егоркину в глаза. Он нахмурился и отвернулся, словно избегая его осуждающего взгляда. Весной завалится, подумал он, а мать одна ничего не сделает. Раньше надо было думать. Прохудившуюся крышу уборной он тоже раньше не замечал, вернее, она как-то не задевала душу. Уборную он построил сам три года назад, перед намечавшейся свадьбой Варюньки и Кольки Хомякова.

Хомякова в их семье уважали. Он в то время заканчивал институт, а ухаживать за Варюнькой начал, когда они еще учились в школе. Она тогда обидно, порой даже грубо подсмеивалась над ним. Но Колька все равно тянулся и тянулся к ней. Варюнька, добрая и отзывчивая дома и с подругами, с ним становилась капризной, ехидничала. Хомяков в таких случаях краснел, мрачнел и, подавленный, отходил от нее. Некоторое время старался избегать Варюньки, но вскоре незаметно оказывался рядом. После школы Колька поступил в институт и уехал в Москву. Он был старше на два года. Она заскучала, и когда Колька приезжал на праздники, становилась с ним кроткой и ласковой.

Окончив школу, Варюнька уехала в Москву и устроилась работать на фабрику. Дело шло к свадьбе, но Колька Хомяков вдруг поразил всю деревню: получив диплом, расписался с москвичкой, своей однокурсницей.

– Хватит тебе шуметь! – попытался остановить Ванек сестру, которая начала возмущенно отчитывать его, едва он появился на пороге. – Сам все знаю!

– Знаешь, а что же делаешь! Мать-то, смотри, из-за тебя еле ходить стала! Тебе кормить ее надо, а ты все норовишь за ее спину спрятаться! – кричала Варюнька. Она чувствовала, что слова ее не доходят до брата, и старалась распалить себя. Но, странно, злиться ей не хотелось. Понимала, что не совсем права.

– Хватит гудеть! Раз в год приедет – и сразу гу-гу-гу! – Ванек подошел к сестре, сел рядом и попытался обнять. – Ну и свекровка из тебя выйдет!

Варюнька сбросила его руку с плеча, но смягчилась.

– Бригадир чем тебе не угодил, а? – спросила она, стараясь говорить как можно строже. Нахмурила брови и отодвинулась от брата.

Ванек, не обращая внимания на слова и тон сестры, вновь попытался обнять ее, говоря:

– А ты, сеструха, как помидор стала. Круглая, румяная. Скоро мне подушки в город везти?

Мать вдруг засмеялась, вытирая мокрые глаза платком.

– Ну, вот и поговори с ним, – сказала она сквозь смех. – Ты ему про попа, а он тебе про пряники!

Варюнька резко хлопнула по костлявой спине брата.

– Здоровый вырос, дылдушка! А ума не нажил!

Ванек шутливо выгнулся, чувствуя, что гроза миновала, и, видя, что сестра намеревается стукнуть его еще раз, со смехом вскочил с сундука и отбежал к печке.

– Знаешь, как говорят: тридцать лет – ума нет, не жди – не будет, а мне до тридцати еще ого-го! Наберусь!

– Ты наберешься, наберешься! Последнее, что есть, растеряешь, – ворчала сестра.

– И еще говорят: двадцать лет – силы нет, не жди – не будет, – не слушал ее Ванек. – Мне до двадцати еще надо дожить, а смотри! – Он сгреб сестру и поднял на руки.

Она начала болтать ногами в воздухе, стараясь вырваться.

– Отпусти! Ну, отпусти же!

– Лампочку разобьете! – смеялась мать.

– Что ты все такая маленькая? – спросил Ванек, опуская сестру на сундук.

– Ты хотел, чтобы я была, как Валька твоя, да? – ответила сестра.

– А разве плохо?

– Чего же хорошего, – сказала Варюнька и засмеялась, обращаясь к матери: – Во, мам, смотри, как он мозги пудрить умеет, а?

– Он такой! – улыбалась мать. – Натворит и тут же выкрутится.

– Скажи, зачем бригадиру письмо послал? Что он тебе сделал? – вновь стала наступать сестра, но уже не так сердито. – Не знаешь, что за такие штуки бывает?

– А ты что, забыла, как мы с тобой траву в кукурузе нарвали, а он ее забрал? Куда наша корова тогда делась, помнишь? А когда отец умер, лошадь он нам хоть раз без бутылки дал?

– Ну, вспомнил! Когда это было!

– Когда бы ни было, а было! Тогда мы во какие были. – Ванек показал рукой, какие они, по его мнению, были в то время. – Слова за себя сказать не могли. – Теперь пора пришла расплачиваться!

– «Пора пришла»! – передразнила мать. – Он и сейчас тебя в бараний рог скрутит. Жидок еще! Забыл, как он тебя надыся по избе гонял?

– Ой, гонял! Да если бы не ты, я бы его так погонял, что он дорогу бы к нашему дому забыл!

– Сиди уж, гоняльщик… Собирай свои вещи, завтра с первым автобусом на станцию поедем, – сказала Варюнька.

– Как! Завтра? – воскликнул Ванек.

Он знал, что мать наконец решилась отпустить его в Москву. И все-таки слова сестры прозвучали для него неожиданно.

– Почему завтра? Завтра воскресенье. Можно и в понедельник уехать! Побудь хоть денек!

– Завтра поедем, – решительно проговорила сестра. – Мне в понедельник на занятиях надо быть!

К вечеру, когда день начал густеть, темные зеленя на дальнем бугре стали удаляться и исчезать в медленно опускавшихся сумерках, Ванек с двумя пустыми ведрами отправился по меже вниз к речке. По ее берегу росли густые кусты ветел. На влажно-черной земле вспаханного трактором огорода кое-где серели вымытые дождями бока картофелин, не замеченные в борозде во время уборки. Мать пока не собрала их. Земля, за лето отдавшая все свои соки, отдыхала, набиралась новых сил. Ветлы на берегу реки стояли притихшие, привыкали к наготе осенней, дремали кротко, приготовившись в дремоте переждать колючие осенние дожди, зимние пронизывающие ветры и морозы, от которых ветви становятся хрупкими и ломаются при малейшем прикосновении. Егоркин смотрел грустно на землю, по которой он столько раз проходил с тяпкой, пропалывая картошку или лук, на притихшие ветлы, на хмурые облака, бежавшие неизвестно куда совсем низко над землей, и вспоминал недавний разговор со своим родственником Дмитрием Анохиным о том, что счастья в чужой стороне найти невозможно. Анохин постарше Ивана на шесть лет, работает он в Москве редактором в издательстве и учиться во ВГИКе на кинодраматурга. В августе приезжал в Масловку родителей навестить. Дима говорил, что и в родном краю можно всю жизнь промаяться, а уж в чужом… Он спрашивал: посчитай, сколько из Масловки в последние десять лет уехало ребят, и назови хоть одного, кто счастлив. Иван перебирал в памяти уехавших односельчан и убеждался в правоте Анохина. Одни спились, другие из города в город скачут, нет им места нигде, третьи в семьях не ужились, в одиночестве мыкаются. Теперь и его, Ивана Егоркина, очередь покидать дом настала. Почему так? Дома вроде никто не хаял деревенской жизни, сестра с недавних пор учится в Москве. Никто туда не тянул, не заманивал. Книги если только? Книги Ванек читать любил, но ни в одной из них не встретил такой деревенской жизни, какую видел вокруг себя, какой жил сам. Где-то была иная, радостная жизнь без больших забот и тревог. На родной земле ее не было, а узнать хотелось.