Петр Алешкин - В джунглях Москвы. Роман

После войны она вышла замуж в Челябинске и родила двух детей. Сын, Сергей, служил в армии. Муж к старости обо всем забыл, кроме вина. Тетя Шура не выдержала, развелась с ним и вернулась в деревню. Здесь купила избенку и стала работать в колхозе.

Чеботарев внимательно прислушивался к разговору Егоркина со Скворцом и, когда Ванек отказался пойти к тете Шуре, быстро предложил свои услуги.

– Давай деньги! Я сгоняю… Только не к тете Шуре… Я знаю куда…

– Дуй, – согласился Скворец.

Окна клуба осветила фарами машина. Пофырчав, она остановилась у входа.

– Механик приехал, – сказал Чеботарев, поднимаясь, чтобы идти за бутылкой. – Гад буду, работу нашел.

Хлопнула дверь, и вошел механик – молодой парень с приятным добродушным лицом и девичьими глазами. Слыл он в деревне человеком требовательным, энергичным и справедливым. Ненужную работу делать не заставлял, поэтому редко ему прекословили.

– Не поеду! Не уговаривай! – шутливо закричал Петька, едва механик открыл дверь.

– Я не за тобой, – засмеялся механик. – Ты мне завтра будешь нужен. Машина в порядке?

– Как часы!

– Скворцов, – обратился механик к Кольке. – Возле мельницы колхозный автобус застрял. Выручать надо. Мы машиной пробовали, не берет!

– Как кого выручать, так Скворцов! – проворчал Колька, но домино отложил, вылез из-за стола и взял свой магнитофон. – У меня, может, свидание сегодня!

Скворец после уборочной пересел с комбайна на трактор. Ворчал он сейчас просто так, знал, что в Масловке на ходу только его трактор. Остальные или на ремонте, или на центральной усадьбе.

– Не сбежит твоя Тамарочка. Не сбежит! – улыбнулся механик. – А если заскучает, я тебя заменю.

– Я те заменю! – поднял Колька кулак к лицу механика.

Петька принес бутылку мутного желтоватого самогона, ребята выпили и снова застучали костяшками домино. Егоркину как герою дня предложили сыграть вместо Скворца, но он отказался. Ванек заскучал, загрустил, думая о Вале, о том, что не удалось ему провести с ней последний вечер. Потом пришли мысли об иной жизни, которая ждала его впереди. Как сложится она? Найдет ли он свое место в Москве? Увлечется ли работой? Не придется ли ему мотаться по свету, как мотается бывший сосед Андрей Гринечкин, который всю Россию объездил, три жены сменил… Как оно будет там, в Москве?

Егоркин вышел на улицу. Постоял возле клуба. Неподалеку на волейбольной площадке еле различимы были в темноте два столба для сетки. Летом по вечерам здесь собирались ребята. Егоркин любил волейбол и умел играть. Высокий рост помогал ему быть одним из лучших игроков в деревне и в школе. Тихо было в деревне, даже собаки не лаяли. Прохладно, зябко. Ванек поежился и вернулся в клуб. Там Петрович тормошил ребят, собираясь закрывать. Хмельные парни артачились, шумели, что еще рано, посидеть не дает. Но завклубом упорствовал, настойчиво выпроваживал их. Наконец ребята вышли из клуба. Петрович, чертыхаясь, долго ковырялся в темноте с замком. Закрыв, ушел, растворился во тьме. Шаги его по грязи и раздраженное бормотанье долго еще доносились из мрака.

Ребята стояли возле клуба и соображали, куда теперь податься. Домой идти никому не хотелось. Кто-то предложил наловить воробьев и пустить их в избу к бригадиру. Предложение понравилось, и они, пересмеиваясь, двинулись к ближайшей избе с соломенной крышей.

– Тихо! Тихо! – успокаивали ребята друг друга, подходя к избе.

– Тут стены, смотрите, какие высокие, не достанем!

– Достанем. Петька на Ванька влезет. Они оба длинные.

– Нет, с Петькой я не хочу. Пусть кто-нибудь другой… Полегче, – шепотом возразил Егоркин.

Внутри его неизвестно отчего возникло и росло какое-то смутное раздражение против Чеботарева, неприязнь к нему.

– Ладно, я полезу, – согласился один из парней.

Чеботарев стал светить фонариком в воробьиные гнезда, которыми была утыкана вся крыша.

– Есть! – шепотом воскликнул кто-то.

– Это пух. Разуй глаза! – прошептал Чеботарев. – А вот и субчик!

В гнезде притаился взъерошенный воробей. Он втянул голову и испуганно хлопал глазенками, не понимая спросонья, откуда появилось столько света. Но улетать не улетал, ждал, что будет дальше.

– Тихо, а то улетит. Ванек, садись! – командовал шепотом Петька.

Егоркин присел у стены на корточки. Ему на спину, сняв сапоги, взобрался парень. Ванек начал осторожно подниматься, придерживаясь руками за стену. Парень, подняв голову, приноровился и быстро схватил воробья. Тот жалобно заверещал. Пыль и мусор из крыши посыпались на голову и за шиворот Ванька. И как только парень схватил воробья, из соседнего гнезда выпорхнул другой и упруго зашумел крыльями в темноте.

– Упустил… – чертыхнулся Петька.

– Нет, это другой, – ответил парень, слезая с плеч Егоркина. – Кусается, собака!

– Давай сюда!

Петька сунул воробья в карман и осветил фонариком соседнее гнездо. Пусто.

– Вот он! Смотри!

– Вижу. – И этот воробей оказался в кармане у Чеботарева.

– Хватит, – сказал Егоркин, стряхивая с себя мусор, когда поймали третьего воробья. – У меня за шиворотом ведро мусора…

К избе бригадира подходили не дыша. Она смутно серела в темноте.

– Стойте здесь! – шепнул Чеботарев и осторожно вошел в палисадник, подкрался к окну.

Форточка была приоткрыта. Петька, стоя в простенке, сунул воробья в щель, за ним остальных. Сделав дело, он толкнул форточку. Она с громким стуком распахнулась.

– Мяу-у-у!!! – заорал Чеботарев в форточку и неторопливо пошел к калитке.

Кто-то из ребят не выдержал и бросился удирать, но, чувствуя, что его порыв не нашел поддержки, робея, вернулся к забору.

В избе бригадира вспыхнул свет. За занавешенными окнами заметались тени, и послышалась ругань. Слышно было, как глухо громыхнула дверь, и резко звякнул железный засов. Вот тут уж все ребята дали деру! Одна за другой всполошились собаки. Позади ребят слышался крик Сундука.

– Догонит – убьет! – прохрипел Чеботарев и прибавил ходу.

Ванек не отставал от него. Ребята рассеялись по сторонам. Егоркин слышал за своей спиной топот бригадировых сапог.

– Давай за катух! – схватил его за рукав Петька.

Они свернули за избу и притаились в омете за уборной. Недалеко от них, двора через два, рвалась на цепи собака. Ванек задыхался, но старался сдерживать дыхание. На него вдруг, как всегда после длительного бега, напала икота, и он уткнулся лицом в солому. Плечи его время от времени вздрагивали.

По улице с криком «Запорю, сволочи!» пронесся Сундук. Напротив избы, за которой в омете прятались ребята, он влетел в лужу и выругался. Чеботарев хихикнул. Ванек придавил его к соломе, и сам весь сжался, стараясь не икнуть громко. Неподалеку от них, отряхиваясь, ругался бригадир. Он постоял, постоял, прислушиваясь, и, не услышав ничего подозрительного, направился домой, бормоча себе под нос: