Нина Ганьшина - Чудесное. Ангел мой. Я из провинции (сборник)

…Сегодня отметили день рождения Маратика. День рождения был немного раньше. Но в этот день я была еще в Тайване. И вот – сегодня… Сходили в магазин по теплым узким улочкам Беркли – там на деревьях огромные цветы магнолий. Нежные стихи Б. Ахмадулиной, А. Вертинского рождались во мне.

Там, на улочках «одноэтажной Америки» кактусы украшают вход в дом. Там цветут гигантские цветы – те, что стоят у нас на подоконниках и считаются домашними.

Ильдар с Олесей купили тайской лапши и тайского риса – три гигантские порции. Маратику зажгли свечку с цифрой «1» – установили ее на тортике. Допили вчерашнего вина.

…Соскучилась ли я по дому? Может быть. Я бы хотела обнять родителей. Я бы хотела погладить кошку и собачек. Но пока не готова вернуться в прежнее русло – русло, которое подтачивает силы, лишает радости жизни, убивает веру. И – мороз… Жуткий мороз, к которому я никогда не привыкну.

Я радостно дышу морским влажным воздухом, смотрю на огромные пальмы, на красные клены и опавшие березы. Никакого гололеда, никакого мороза. Радость, радость… Как хорошо, что хотя бы часть зимы я проведу в средиземноморском влажном климате, среди магнолий. Как хорошо. Просто, как в простой песенке Александра Морозова из семидесятых годов моей юности:

Мне немного сложно здесь, в Америке, в плане общения, в плане языка. Я привыкла, что в Китае, например, меня сразу принимают за иностранку (внешний вид все-таки!) и потому, если и разговаривают по-английски, то очень медленно, да еще и с акцентом. А в Америке со мной говорят, как с местным жителем, а я понимаю лишь пару процентов из сказанного…

Зато здесь я прохожу чудесную педагогическую практику с внуком! Здесь язык нужен только один – язык любви.

Сходили с Олесей и Маратиком в японский ресторан. Олеся заказала Ramen. А к лапше нам дали еще салат, апельсиновые дольки и одну японскую конфетку. Маратику принесли тарелочку теплого супа. На улице ветрено и влажно, а здесь тепло и вкусно.

В Интернете нашла статью З. Прилепина «Вышли мы все из народа». После «Черной обезьяны» мой любимый писатель стал меня разочаровывать. А публицистика его и вообще странного качества. Жаль. Особенно жаль его мнение о провинции. Ну, нельзя о провинции так огульно! Вот так, как он пишет, нельзя: «В России 60 процентов населения (вдумайтесь!) живёт в деревнях, посёлках городского типа и моногородках. Там не читают книг, не особенно пользуются фейсбуком… вообще, в тех местах какая-то иная форма жизни, нам не очень ведомая.

Так как я периодически и подолгу живу в деревне, я её наблюдаю со стороны: примерно так, как наблюдали в иные времена своих новых друзей белые люди в не очень белых странах.

60 процентов. Не считая ещё диких толп на окраинах Москвы, Питера, Нижнего и всех остальных миллионников.

Наша власть иногда делает вид, что она говорит от имени этих людей, но власть про них знает ещё меньше, чем я».

Я из провинции. Из провинции! Но кто услышит мой голос?

Потом, через пару месяцев, я получила письмо от славного, талантливого Сережи Лагодина, мы с ним говорили о З. Прилепине и вот об этой статье. Сережа написал мне: «Тут я с ним тоже не согласен. Я не знаком с этой статьей.

Деревня читает, и ещё как! Я с села. Мама у меня библиотекарь. Библиотека в Нер-Заводе большая, двухэтажная, просторная. Фонд 25 тыс. книг – это только взрослая. А еще есть чудесная детская, в которой я вырос.

Так вот, люди читаю, ходят и помногу! Одна проблема – книг новых нет, библиотечный фонд не пополняется. Всю современную прозу до дыр дочитали.

Самое удивительное, что читают даже такие толстые (иногда скучные) журналы, как «Новый мир» и «Знамя».

А в детской библиотеке вообще вал детишек. Все 80 с лишним наших ребят из неблагополучных детей ходят в библиотеку. Читают, играют там.

Мама у меня еще и заведует информационным классом, так перед НГ у них курсы для пожилых «Знакомство с компьютером». Вот теперь к ней еще и бабушки ходят, разбираются в компьютере)))))))))))))))

Все это интересно, вот только бы иногда на глубинку оглядывались и помогали ей».

Все время думаю о том, что третьего января я улетаю. Еще далеко до этого дня, нескоро еще день отлета – а я не забываю. Спрашиваю Маратика: «Как же я уеду от тебя?» Малыш прижался ко мне… И потом – когда я спрашивала, а где мой малыш? – он все время ко мне прижимался. Наверное, он тоже знает про третье января.

Я привезла Павлику пару русских книг, в том числе рассказы А.П. Чехова. И вот вчера вечером дочитали «Каштанку». Я всегда любила Чехова. Но «Каштанку», по-моему, не перечитывала очень давно. И теперь вместе с ребенком словно заново открывала для себя изумительную прозу. Читала, с одной стороны, как ребенок (впервые), а с другой стороны, читала как профессионал (слишком хорошо понимая законы построения художественного текста). Изумительное, прекрасное повествование. Истинный реализм и в содержании, и в языке. И концовка рассказа здесь, в Америке, показалась нам с Павликом символичной, значимой.

Так и я стремлюсь в свою страну, в свой город, понимая, какой там тяжелый климат и как много ждет меня забот и тревог.

Мы едем по Америке в Лос-Анджелес. Оттуда я улечу домой, в Россию, а дети вернутся в Беркли.

Теперь наша дорога I-5. Первый хайвей остался в стороне, около океана. А мы мчимся по прямой ровной дороге. Мимо проплывают холмы в тумане. Именно холмы! Сопками, как у нас, их не назовешь. И не горы это. Hill – одно из первых английских слов, которое я выучила в пятом классе. Вот когда пришлось увидеть наяву hill (холм).

Единство окружающего пространства проявляется и здесь. Теперь эта туманная дорога напоминает мне поездку на озеро Арахлей недалеко от Читы. Правда, там именно сопки окружают дорогу. Но туманы, низко опустившиеся почти на нашу машину, – туманы такие же точно.

Наверное, все в мире имеет одну и ту же основу – и потому так много похожих мест. Или же срабатывает стереотип… И мы просто сравниваем с тем, что видели в жизни, что нам знакомо. Но в этой связи хотелось бы перейти, как обычно, на тему строения художественного текста. Текст – тоже часть живого мира. И он тоже построен по всеобщим законам. Норма построения мира основана на реализме. В нашем мире, который мы знаем (полагаем, что знаем!), – это реализм. Сильное отклонение от нормы приводит к слому, к шизофрении – как у человека, так и у мира в целом, так и у текста. Незначительное нарушение нормы означает новое прочтение традиций – но всегда в тех видимых объективных пределах, которые нам пока доступны.