Валя Шопорова - Тени. Что чувствуешь, когда тебе ломают жизнь?

– Да, Хенси, ты права, – вздохнула медсестра, – это твоё право, но, если вдруг захочешь поговорить – скажи.

– Обязательно, – ответила девушка тоном, по которому было понятно, что она никогда этого не сделает.

Дни тянулись один за другим, с периодичностью в две недели Хенси возвращалась в палату для буйных, где проводила дни и ночи в полубессознательном, оглушённом состоянии. Девушка сама выбирала это – слишком уж отвратительно однообразна была жизнь в этих унылых стенах, настолько отвратительна, что даже попадание в буйное отделение виделась чем-то, вроде смены обстановки и отпуска.

Отметив, что девушка не проявляет никакой положительной динамики, врачи, как говорится, махнули на неё рукой. Её перестали возвращать в нормальную палату и теперь она всегда лежала в палате с мягкими стенами, без окон.

Не видя солнечного света уже четыре месяца, девушка потерялась во времени и, если бы не та самая медсестра, похожая на ангела, Хенси бы окончательно двинулась умом, уйдя в себя настолько глубоко, что вернуться стало бы практически невозможным.

Но было и маленькое улучшение в состоянии девушки – она перестала думать о смерти. Точнее, о смерти она думала, но перестала строить планы о том, как убить себя. Тому было две причины: невозможность самоубийства среди мягких стен и полного отсутствия того, чем можно нанести себе хоть какой-то вред; вторая причина крылась в том, что Хенси поняла, что, каждая такая попытка будет продлевать её ужасный «отпуск» в этих стенах минимум на два месяца, а ей этого совсем не хотелось.

Хенси почти свыклась с мыслью о том, что родные забыли о ней, забросили её и оставили гнить в этой лечебнице для психов, доживая остатки молодых лет и медленно превращаясь в одну их них. Иногда Хенси даже начинала ненавидеть родителей за это – за то, что бросили её здесь, но потом это прошло. Время заставляет ко всему привыкнуть, и даже к тому, что ты не нужен тем, кто обещал всегда быть рядом.

Как бы ужасно это не было, но Хенси поняла, что единственный способ выйти отсюда – доказать врачам, что она здорова. К сожалению, пока, даже полностью выздоровев, девушка не могла покинуть этих стен – никто не выпишет несовершеннолетнюю пациентку без согласия родителей, но до того момента, когда Хенси должно было исполниться восемнадцать, делая её полноправной хозяйкой своей жизни, оставалось не так уж и много – всего два месяца.

Это Хенси тоже узнала от той самой медсестры-блондинки, потому что сама девушка никак не могла следить за временем. Узнав, что сейчас конец февраля и зима доживает свои последние дни, Хенси выдохнула – оставалось совсем чуть-чуть и она выйдет отсюда, выйдет. Она была уверена в этом.

Конечно, у девушки не было совершенно никаких мыслей о том, как же она будет жить, но это её мало интересовало. Она решила, что сразу же, как выйдет отсюда, пойдёт работать, согласиться даже на самую грязную и унизительную работу, чтобы иметь возможность зарабатывать на жизнь. Порой, её охватывала грусть, когда она вспоминала о своих мечтах, о том, как грезила престижной работой кардиохирурга, но, какой бы больной Хенси не была, она отдавала себе отчёт в том, что ни одна больница не откроет перед ней свои двери, с её-то «багажом», даже, если она переступит через себя и окончит эту чёртову школу.

Мечты девушки, точно так же, как и её жизнь, медленно и уверенно накрывались медным тазом, который постепенно превращался в цинковый купол – гроб, похоронивший под собой всё то, что было когда-то её жизнью.

Всё летело ко всем чертям, но это почти перестало волновать девушку, у неё была только одна цель – выйти отсюда и попытаться жить.

– Жить, – думала Хенси, глядя в стену, – глупое слово, но, может быть, у меня с ним ещё что-нибудь получится…

Было утро, примерно десять, вот-вот должна была прийти медсестра, имени которой Хенси так и не спросила, она продолжала называть блондинку – ангелом, подчёркивая это ироничной интонацией. Но блондинка не обижалась, не зная истории девушки, она, тем не менее, сочувствовала ей, пытаясь помочь и хоть как-то скрасить её будни.

Но время шло, приблизился обед, а затем и ланч, а медсестра так и не появилась в палате Хенси. Ворочаясь, пытаясь делать вид, что она никого не ждёт Хенси, тем не менее, периодически поглядывала на дверь с маленьким зарешеченным окном. У Хенси не было возможности следить за временем, но, когда её начало клонить в сон, что логически говорило о наступлении ночи или даже раннего утра, девушка резким движением откинула одеяло, забираясь в измятую постель, и крикнула в сторону двери:

– Ну и пошла ты! Мне же лучше, что никто меня трогать не будет! – после этого Хенси зло глянула в тёмный глаз камеры, что днём и ночью фиксировал каждое движение больной, и свернулась калачиком, пытаясь заснуть. Внутри кипела какая-то странная обида, перемешанная со злостью и разочарованием. Запрещая себе плакать, кусая губы, Хенси уговаривала себя заснуть. Не то, чтобы сон спасал Хенси, служил ей лекарством, нет, каждый её сон был кошмаром, но иным, нежели реальность, а это уже какое-никакое разнообразие.

На следующий день история повторилась, и через день, и через два. На третий день, когда голод стал слишком сильным, а правда слишком очевидной, Хенси подошла к тяжёлой двери и позвонила. В этой больнице царствовала система не вмешательства, как её окрестила Хенси, смысл её был в том, что если больной не хочет покидать своей палаты, никто его не будет заставлять. Все палаты для буйных были оснащены камерами, что круглосуточно следили за пациентами и врачи могли сами решать – нуждается больной в принудительной помощи или же нет. Если больной не хотел ходить в столовую или принимать душ – это было его правом, врачи вмешивались лишь в том случае, когда отказ больного от благ начинал ухудшать его состояние.

Не желая вновь оказываться в этом отвратительном положении, когда тебя кормят с ложки какой-то вязкой дрянью и не позволяют самостоятельно проводить гигиенические процедуры и даже посещать туалет, Хенси нажала на кнопку звонка и попросила её выпустить, сказала, что голодна. Она не знала, время ли сейчас для приёма пищи, но это было не важно – если сейчас не предусмотрен никакой приём пищи, врачи просто запомнят её и выпустят в обед, ужин или что там ещё будет следующим.

Слишком долго подумав, человек на том конце связи всё же ответил, что сейчас как раз время обеда и Хенси может пройти в столовую. Конечно, самостоятельно дойти до обеденного зала ей никто не разрешил, проводя её под конвоем из двух крепких и угрюмых санитаров, которые, подобно боевым псам, были готовы броситься на взбунтовавшегося пациента и скрутить его.