Никита Шамин - Колыбель

У нас оставался всего месяц для того, чтобы закончить все работы, произвести запуск и, если все пройдет гладко, собрать вещички, чтобы слинять отсюда до наступления убийственных холодов, которые в таких условиях никто из нас не переживет.

Ключевое слово во всем этом – «если». Из многих попыток запустить корабль в космос, сделанных годами ранее, ни одна не увенчалась успехом. Но мы учли все ошибки наших предшественников и это вселяло в нас уверенность.

Быть может, мы думали, что умнее всех, и то, что произошло с другими, никогда не случится с нами. Я не припомню таких мыслей лично у себя в голове, а за остальных ручаться не стану, но все были на удивление уверены в своих силах, особенно убедившись в том, что уже собранный на тот момент двигатель работает идеально. Мы провели испытания. Двигатель подвесили над спусковой шахтой и запустили. Проработав три минуты, он не загорелся, не взорвался, не окаменел, не расплавился и не замерз, как было у других. Все работало отлично. Мы были довольны. В особенности я, ведь это мой проект.

Но, как бы странно это ни было, я не руководила сборкой и очень часто даже не присутствовала на ней. Все это находилось в руках отца и его ассистентов. На мне лежала другая работа, ничуть ни легче. Она заключалась в том, чтобы отправить эту штуковину в космос и управлять ей вручную изнутри. Я должна была стать первым человеком в космосе, и из меня каждый день старались сделать нечто сверхъестественное, готовя ко всему возможному во враждебной человеку среде.

Чтобы я, как минимум, сумела выжить.

Каждая тренировка была пыткой. Меня доводили до истощения, и казалось, что следующее движение, следующее напряжение даже самого маленького мускула убьет меня. От смерти в спортзале меня спасали только стимуляторы.

Я не в состоянии лететь в космос, это же очевидно. Во что я, черт возьми, ввязалась?

Но Кобэн ясно дал понять, что мы должны добиться поставленной цели вопреки всему, что стоит у нас на пути. Особенно вопреки моему паршивому здоровью и желанию сдаться.

После физических тренировок начинались тренировки непосредственно для работы в космосе. По нескольку раз на дню меня вращали на центрифуге, чтобы мое тело приспособилось к максимально возможным перегрузкам при взлете. При тренировках вестибулярного аппарата меня поначалу рвало так часто, что я почти привыкла. Это стало неотъемлемой частью дня. Вскоре стало немного легче, а потом начало казаться, что этот рефлекс вовсе атрофировался. Пару раз я специально проверяла, засовывая пальцы в глотку – не сработало.

Самыми сложными оказались тренировки в скафандре под водой, имитирующие выход в открытый космос.

Отец решил, что, раз мы решились на это, нужно попробовать все и сразу, поскольку другого шанса может и не быть.

Я была напугана, потому что редко справлялась с поставленными при этих тренировках задачами. Скафандр был жутко неповоротлив, а сопротивление воды еще больше усугубляло ситуацию. Однажды при всплытии механизм подъемника вышел из строя и поднял меня слишком быстро. В тот день я чуть не заработала себе кессонную болезнь и стала испытывать еще большее отвращение к этому упражнению.

Но у меня не было выхода и, переступая через страх, я вновь и вновь забиралась в свой громоздкий скафандр-гроб (на случай, если что-то все-таки пойдет не так). Я ныряла вместе с водолазами, чтобы отработать последовательность действий при выходе в открытый космос, а также при возможной аварийной ситуации, хотя о таком мне и думать не хотелось.

Как по мне, лучше уж умереть внутри корабля, чем в открытом космосе.

Да, умереть внутри корабля определенно лучше. Это не пессимизм, а здравая оценка ситуации. Умирать я, естественно, не собиралась. Я планировала вернуться триумфатором, первым человеком, обуздавшим неизвестность. Хотя, конечно, все было бы намного легче, если бы не пришлось выходить в открытый космос, а лишь сделать кружок вокруг планеты и спокойно себе упасть вниз в огромный красный океан.

Не полет, а сказка.

Раз в неделю мы проводили собрание с инвесторами проекта. Мы должны были представлять отчеты о том, как идет строительство корабля, и оправдывать все вложения, постоянно убеждая, что работы будут закончены в срок.

Я стала рекламным лицом космической программы, двигавшим торговлю всем, чем только можно было торговать: от новейших технических разработок до сувениров. К счастью, об этом я слышала только из рассказов финансовых аналитиков, и моя популярность миновала Верцер. Мне и пристального внимания инвесторов хватало с лихвой.

Иногда хотелось, чтобы в зале для переговоров появился космический корабль. Тогда они смотрели бы только на него, а меня оставили бы в покое.

Перед сном мне звонил Рикан. У меня был строгий режим, поэтому все разговоры с ним проходили по расписанию, ровно полчаса перед сном, не более. Сказать, что он был против моего участия в космической программе, – ничего не сказать. А когда он узнал, что я еще и вызвалась стать пилотом космического корабля…

Мы очень сильно поругались.

Ссориться с эмпатом – это как постоянно подливать масла в огонь. Они чувствуют все, что происходит внутри тебя, в несколько раз острее, еще и с учетом собственных эмоций. Кому-то сложно контролировать печаль, кому-то зависть, кому-то – безудержную радость (счастливчики). Рикану сложнее всего давался гнев. И в тот раз он сорвался.

Сейчас мне немного жаль, ведь мой гнев ему было особенно трудно вынести. Но в тот момент я просто молча ушла из дома, оставив его в ступоре и преисполненным раскаяния. Он попробовал меня остановить, конечно же, но…

Месяц до презентации проекта я провела в лаборатории отца, где Служба безопасности комплекса не подпускала Рикана даже на сотню метров к зданию. Кобэн распорядился, а я об этом даже не знала. Чудом Рикану удалось встретиться со мной прямо перед самым отъездом в Верцер.

Не знаю, сжалился ли над ним отец, или Рикан сам исхитрился, но мы, наконец, сумели поговорить. Мы многое обсудили и пошли на компромиссы друг для друга. Все прошло хорошо.

Мы отложили свадьбу до лучших времен в надежде на то, что они когда-нибудь наступят.

Ночные разговоры с Риканом помогали мне расслабиться и успокоиться. Будучи со мной на протяжении долгого времени, он научился читать меня, даже находясь на расстоянии, и знал, что, когда и как сказать, чтобы я почувствовала себя лучше. В такие моменты мне казалось, что все еще может наладиться. После разговоров с ним я ощущала, будто из холодной металлической коробки посреди пустыни переношусь домой, в Эхо, и лелеяла это чувство на протяжении всей ночи.

Я точно знала, что должна быть здесь ради миссии всей своей жизни.