Елена Королевская - Две капли голубой крови. Я ничего не должна тебе, мама

На этом семейные легенды закончились, их у меня всего три, как «три желания» в любой сказке. И теперь я расскажу о втором, после мамы, главном человеке в моей детской жизни – о моей любимой сестре.

Младшая сестра – мой первый ребёнок.

Сестра не была желанным ребенком. Она родилась по воле случая.

О сестре мама рассказывала, что в противовес мне она родилась сине-красного цвета, так как была семимесячной, без волос, ресниц и черная, как цыганка. На момент ее рождения мама уже находилась в стадии развода с отцом. Поэтому, видимо, сестру и не признали родственники отца. Поначалу она не была такой милашкой, как я. Никто не понимал, зачем, а самое главное – от кого мама ее родила. До самых родов, по рассказам мамы, у нее якобы и живота видно не было, и она сама узнала, что беременна, только тогда, когда сестра зашевелилась у нее в животе. Аборт на тот момент делать было уже поздно. Мне всегда казалось странным произошедшее с мамой, её беременность была далеко не первой. Из этой маминой истории я узнала, что дети могут быть нежеланными и сделала выводы, что мне очень повезло, что я вообще родилась. Мама рассказывала об аборте обыденно, как о простом и доступном решении проблемы, главное – успеть вовремя. И все эти сведения мне были известны от мамы с раннего дошкольного возраста. Мама с возмущением делилась со мной своей обидой на необоснованное, ничем не подкрепленное, недоверие.

Сестра подрастала и была всегда жизнерадостным, всем и всему улыбающимся ребенком, в отличие от меня. Сестре повезло, ей не досталось слышать скандалы с самого ее рождения. Сестру буквально все тискали, обнимали, целовали, и она дарила им улыбки. Из гадкого утенка всего за пару месяцев она превратилась в чудесную кудрявую, глазастую, кареглазую девчушку с ямочками на щечках и не сходящей с лица улыбкой; казалось, что она никогда ни о чем не переживала. Все ее любили, ну, кроме родственников со стороны отца.

Сестра, в отличие от меня, была обычным ребенком и как многие девочки имела гибкий уступчивый характер, играла в девчачьи игры, любила кукол.

Я люблю свою сестру, но ее появление в нашем доме далось мне нелегко. У меня никого не было, кроме мамы, и я страшно боялась потерять её любовь.

Сестра, как все грудные дети, плакала, а мама не бежала ее укачивать, являясь сторонницей методики «неприучивания» детей к рукам, да и, будучи одной с двумя маленькими детьми, не имела на это возможности. И вот как-то сестра надрывается и надрывается, лежа в коляске, которая стоит в большой комнате за закрытой дверью, мама не реагирует, она готовит на кухне. Мне очень стыдно, меня мучает совесть, несмотря на малый возраст, мне чуть более двух лет, я понимаю, что то, что собираюсь сделать, нехорошо. Но у меня болит голова. Я потихоньку подхожу к двери, из-за которой плачет сестра, в руках у меня лопатка для песочницы на длинной ручке, захожу в комнату и встаю около коляски. Сестра продолжает кричать. Я смотрю на нее, не решаясь осуществить задуманное и мучаясь угрызениями совести, их я отчетливо помню до сих пор. В следующее мгновение я уже медленно поднимаю детскую лопатку, я хочу прекратить этот невыносимый крик… и тут заходит мама, она услышала, что звук плача изменился, и пошла посмотреть, что происходит. А там я стою с поднятой лопаткой.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила мама.

– Ну зачем ты мне ее купила? Ну что она все орет да орет? – прокричала я, выбегая из комнаты, и заплакала громко и горько от стыда и головной боли.

Мама меня не ругала, но и какого-то утешения мне предложено не было, я просто наплакалась вдоволь и всё. Потом мама часто рассказывала эту историю подругам и знакомым, вводя меня в жуткое стеснение и взращивая тем самым во мне чувство вины за свой некрасивый поступок.

Второй случай своей детской ревности я тоже помню отчетливо и чувствую за него неловкость до сих пор. Сестру часто забирали в больницу. И вот как-то в одну из ночей Ирина опять заболела, мама взяла ее к себе в кровать. Тут и я проснулась и тоже попросилась к ней. Потом, сквозь сон, я помню врачей, приехавших забирать сестру. А утром, отлично видя, что сестры нет, я все равно спросила у мамы:

– А где Ира?

– В больнице, а ты разве не помнишь? – переспросила она.

Я помнила, но произнесла:

– Вот и хорошо! – сказала я. – Теперь ты меня одну любить будешь!

– Как же тебе не стыдно, – совестила меня мама, – это ведь твоя сестра?

Стыдно мне было, но при этом очень-очень хотелось услышать, что мама любит и меня, именно меня. Но я услышала только то, что я должна любить свою сестру. Сестра и так была младшая, а младшим априори достается больше внимания, так еще и на тот момент сестра была с более слабым здоровьем, что опять же отвлекало на неё мамино внимание и любовь с удвоенной силой, и я чувствовала себя совсем одинокой, ведь я была всего лишь маленькой девочкой.

Как многие дети мы с сестрой очень любили сидеть у мамы на коленках. И каждый раз эти посиделки начинались толкотней и криками:

– Моя мама!

– Нет, моя мама!

На что мама строго отвечала:

– Я – общая!

И просила нас это повторить, иначе не видать нам коленок. Мы надувались как мышь на крупу, но приходилось вслух соглашаться с тем, что мама общая.

Если мы с сестрой ссорились, что-либо друг у друга перетягивая, а такое бывало, мама очень расстраивалась и стыдила нас, говоря, что мы самые близкие люди на земле, а так обижаем друг друга, всегда настаивая, чтобы уступила я, как старшая и более умная. Деваться некуда, и мы мирились.

У меня в памяти осталось еще несколько событий, которые запомнились особенно отчетливо, но как я писала выше, почему именно эти события врезались в мою память, я не знаю. Просто постараюсь их описать.

Мы с сестрой страдали произвольными кровотечениями, вследствие чего у нас был низкий уровень гемоглобина. А у сестры – особенно низкий, и его, этот уровень, нужно было как-то поднимать. И вот не знаю, уж, где и на какие средства, но мама купила баночку черной икры, хотя денег в то время у нас в семье совсем не было, и мы поехали в больницу кормить икрой болеющую сестру. Я помню, как мы взяли сестренку из палаты в больничный коридор, и мама, уговаривая и упрашивая, пыталась ее с ложечки этой икрой накормить. Но сестра не поддавалась на уговоры и всячески уворачивалась, говоря, что икра и черная, и страшная. Она плевалась и била маме по рукам. Но мама терпеливо уговаривала и уговаривала ее. Я понимаю, что это детские обиды, но я не помню ни одного раза, чтобы уговаривали меня, я ведь «взрослая».

Я всегда должна была присматривать за сестрой и нести за нее ответственность, а с семи лет забирать сестру из садика, кормить и гулять с ней. Поэтому сестренка почти с самого своего рождения была главным слушателем моих сказок, которые я рассказывала самозабвенно. Уговаривать меня было не нужно, времени мы проводили вдвоем много, и я рассказала ей их, наверное, не одну сотню.