Хана Сенеш - Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

(А пропо Годар [9] Известный французский кинорежиссер. )
Намекают нам, что вот есть и другой секс.
Хорошо, что кто-то знает об этом, что это есть.
И если есть другой секс, то пускай при
ведут его сюда, мы узнаем его и тогда от
кровенно поговорим, что вот он или нету его.
Что мы ведь уже утомленынчеочень от
наших жен и подруг девственниц, и все
это время показывают в картинах, что вот
взаправду что-то есть другое, и мы
сквозь роздых чувствуем, что это не зря.
И если есть другой секс в мире другом,
женщины новые и знающие, то от
чего не приведут сюда нескольких, чтобы они на
учили наших жен усталых, и может быть кста
ти откроют границы, а то мы ведь
утомленынче и зажатычересчур мы здесь.

когда один сад — все его плоды желтые, спелые и весь он округлый,
и еще один сад — все его травы и деревья тонкие, тонкие,
и когда округлый сад чувствует тонкий сад, чувствует округло,
и когда тонкий сад чувствует округлый сад, чувствует тонко,
и округлой этой роще садовой нужна тонкая,
и тонкой этой роще садовой нужна округлая,
и в округлом саду от каждого плода восходят и опускаются трубы трубчатые,
и в тонком знаки направления,
и по трубам проходят раздаваясь голоса спелых плодов,
и в другом в тонком саду голоса нету,
и округлому саду нужна тишина,
и тонкий сад влекут голоса,
и когда чувствует округлый сад тонкий сад,
докатывает голос до края плодов и не восходит по трубам,
и живет округлый сад формами жизни своей,
и когда чувствует тонкий сад округлый сад
ударяют символы-знаки верные его по верным плодам и играют,
так играет тонкий сад в тишине, в тишине.

Он дышал еще запахом нового дома,
Нежилой пустотою открытых окон,
Волшебством новизны, непонятно знакомой,
Точно дважды приснившийся сон.

Опоясанный морем и зноем, хранил он
Тайны раковин, залежи древней тоски,
И томимые жаждой сбегали пески
На заброшенный берег, расписанный илом.

Тени дыма по стенам легко летят
Вверх — за кольцом кольцо.
Смотрят часы — и не могут понять,
Так спокойно мое лицо.

Стрелки часов — кверху, как брови:
«Что происходит с вами?
Или собираетесь горечь дней
Грызть тупыми зубами?..»

Покой по ошибке забрел в этот день.
Свернулся и спит, как кот.
Со стен мне его улыбается тень,
Как дымных колец полет.

Подкрался вечер. Печально это слово.
Опять заныло сердце у меня.
В вечерний час дверь запираю снова,
и я одна до завтрашнего дня.

Сквозь ставни тени в комнату влетают,
Садятся, окружая лампы свет.
И так загадочно и трепетно мигают,
глядя на мой дрожащий в зеркале портрет.

Глумятся окна надо мной, насмешку пряча,
Лишь лампа сверху сокрушается: «О, Боже!
Сейчас они заголосят, заплачут —
Та в зеркале и та, что на нее похожа»…

Два образа мне удалось сберечь
Из сказок детства: осень и лисицу в чаще.
Я слышу, как загадочна их речь,
Сложна, мудра, как смех сквозь плач дрожащий.

Они как призраки… Кричит мне желтый лист:
«Лови, лови, я твой», — и с ветром улетает.
«Я твой, я твой — лови!» — зовет злаченый лис,
И смотрит умными глазами, не моргая.

И сердцу хочется бежать по их пятам
Тропой извилистой… Но вдруг мне ясно стало:
В них — вечности рубеж. Жизнь смерть встречает там
Стой, сердце, не гонись, пока ты не устало.

Меж листьев золотых я в мой осенний час
Пройду, и средь деревьев в золотом уборе
Засветятся мне свечи лисьих глаз,
Мелькнет насмешка смерти в лисьем взоре.

Виноград крадут лисы малые.
Между лоз — следы лисят.
Грозди лоз гнут лисы малые.
Ведь уже созрел виноград.

Лисы малые, как вас догнать?
Как мне за вами поспеть?
Разве можно сказку в саду поймать
И на ключ запереть?

Разве в клетке удержишь улыбки свет,
Ускользающую любовь?
Завтра утром в песке будет новый след:
Виноградник ограблен вновь…

На том конце деревни пес пролаял,
Здесь канула звезда меж темных тополей,
И босоногий шаг по озими полей
Прошелестел невнятно и растаял.

Река раскинулась беспечней и вольней —
В тиши она от гнета бурь очнулась.
Сквозь негу дремы дерево коснулось
Дрожащей ряби отсветом ветвей.

Вот вспыхнула заря и в первом свете
Шагают наши маленькие дети,
Бесстрашно устремив на солнце глазки.

И светлый луч струится в их крови,
Как теплый ток от корня до листвы,
А ветер льнет к кудрям их с тихой лаской.

Цветенье клещевины, свершившееся за ночь.
Горячий след румян по листьям полоснул.
Аллея жмется к изгороди пьяной.

Сомлевшее на пастбище, ко сну
Плетется стадо. Высь взволнованная катит
Барашка облачного белизну.

Как преломленный луч в бурливом водопаде,
Все это промелькнет и в запахах полей
Все возродится вновь. Трава в крови заката

Нежна и будто бы растет из тишины моей.

Старуха. Смуглолицая доярка.
Над синью глаз — труда и лет седины.
Ведро. Из хлева, пенистый и жаркий,

Клубится пар. И вымени пучины
Покорены заботой этих рук —
Так морякам канат покорен длинный.

Безоблачные дали по утру.
Стан женщины над белым изобильем.
И, замыкая будней светлый круг,

Волшебница, колдуя, правит былью.

Что смерть в окно заглянет, знали мы.
Был взгляд ее, вопящий и бездонный,
Прозрачно-холоден, как пелена зимы.

Сквозь эту пелену, мерцая, плыл
Огромный желтый мир нагроможденный:
Столицы, реки, толпы весен, пыл