Давид Бурлюк - Фрагменты из воспоминаний футуриста

Предлагаемые очерки помогут читателю и историку искусства уяснить не только прошлое, первый взрыв революционного футуризма, но и опознать протекающее теперь, которое источилось, изошло из и от прошлого.

История эстетических феноменов, равно политической, строго преемственна и не любит скачков.

Задачей автора было набросать как бы четкую канву, верный план, по которому и он, и другие могли бы приняться написать детальную законченную панораму взятой на прицел эпохи: важной и достойной изучения.

Предлагаемый в книге матерьял при всей его пестроте объединен одним стержнем: имя ему наш отечественный футуризм.

Футуризм и кубо-футуризм – в лицах, в слове и в краске – в обстановке недавних, но далеко канувших лет в годы его расцвета: с 1907 по 1918 г., то, чему не может быть иного названия, как эстетическая Революция.

Нью-Йорк, С. Шт.

Что внес футуризм, что он дал, какие вехи наметил, против чего боролся? На эти вопросы пора начать отвечать теперь, когда прошло свыше 20 лет после устройства первой кубо-футуристической выставки: «Венок Стефанос» в Москве, после выхода в свет первой книги футуристов, «Садок Судей», оттиснутой на обоях, как символ: всю жизнь вашу пройдем огнем и мечом литературы; под обоями у вас клопы да тараканы водились, пусть живут теперь на них молодые, юные, бодрые стихи наши.

Название для книги придумал Велимир Хлебников.

История книги очень поучительна – она в сильной степени напоминает историю книги Артура Рембо.

Где-то за Офицерской – в типографии немец взял заказ… Почему-то ассоциируется в голове с издательством Н. И. Бутковской (быть может, там же и ее книжки печатались). В общем – книга не была выкуплена.

Футуризм и кубо-футуризм в живописи русские были тесно связаны; не только потому, что зачинатели, основоположники составляли одну разбойническую стаю, орду «песьеголовцев» русской литературы, как выразился о них тогда Ал. Мих. Ремизов, советовавший Владимиру Бурлюку ходить голым, опоясавшись лишь тигровой шкурой, и в руках дубину носить… Владимир Бурлюк был действительно видным юношей, мускулы имел здоровенные, рост высокий и сложение красивое. Совет А. М. Ремизова был ему впору. Возврат к жизни – простой и дикой, так противоречащей барству, дворянству изнеженному, царскому, что отражено было символистами и акмеистами печатным стихом стиля ампир… стройным, как колонны роскоши дворцов царских… Ныне величаво ставших детского отдыха домами. Старое – для старого – стало для молодости… Краснощекой…

Позже, на вторую смену пришел 2 этаж, надстройка, эволюция и упадочники футуристы, пошедшие на уступки, чтобы быть принятыми; чтобы ближе к толпе быть. Позже горою взрос – хлыст и вертун, сказитель «песни о великом походе», улюлюкальщик, сын крестьянский – Сергей Есенин. Волосы – колосья… волосья – колосы – колосса лирики крестьянской, который Москву назвал «кабацкой», а в Англетере – инквизиционно-садистически, по-крестьянски кончил себя…

Но основа, фундамент был заложен группой «Садка Судей». И мне охота говорить именно о футуристах первой стражи, ибо в их головах, здесь родились, создались первые адреса, куда отправить радиодепеши. Здесь были набросаны карты стран воображения, намечены для литературы русской те страны, кои надо завоевать. И неудивительно, что «Садок Судей» с первого дня своего «не выхода» в свет – всем существом своим был подметной книгой… Таинственной и загадочной, хотя на мещанских кожах квартир обывательских напечатанный…

Когда в типографии немец «Садок Судей» печатал, крутились, вертелись обои – не желали принять на себя новые словеса, зародыши, сперму новой литературы, души века предзнаменья революционного. Лысина немца покрывалась каплями пота, и плевал он сугубо… Сопел и смешивал слова из языка Шиллера с матершиной гениально-виртуозною рязанских и московских, и новгородских округ посадов; немец книгу печатал… Дарил ее миру… Явочным порядком…

Некоторое отступление.

Теперь пришло время, пора заняться характеристикой авторского состава книги футуристов первой смены, «песьеголовцев» – так Алексей Ремизов предлагал назвать заранее нас. В то время кличка «футуристы» еще не была приклеена к нам газетьем, ждали, что у нас можно итальянским импортом залепить, и не ошиблись…

Прошлое, что так смешалось, как рухнувшие карточные домики. Не определить, кто прав, кто виноват, не угадать – где первые, где последние… Свидетелей много уже перемерло, и не помочь с этой стороны тоже. Мои воспоминания пригодятся.

В 1907 году, на юге России, в древней Гилее, между гирлами Днепра и Джарылгачем (полуостров, где жила Гидра, убитая в древние века Геркулесом)… Там писал этюды (один у Максима Горького, несколько у Всеволода Владимировича Воинова), получил письмо от Андрея Шемшурина, ибо тот видел мои, брата Владимира, сестры Людмилы картины на разных выставках Москвы. Приглашал из Москвы, лиловыми чернилами густо печатая на хорошей бумаге (машинка в то время не такое уж частое) принять участие на выставке «Имени Леонардо да Винчи»…

Летом гостила у сестры Людмилы Зинаида Аполлоновна Байкова. Она была первой женой Аристарха Лентулова (но не венчалась с ним – не было выгодно, ибо, будучи дочерью генерала, 89 руб. в месяц пенсии имела, а выйдя замуж, это «независимое положение» теряла). Лишила брата Владимира невинности на площадке у гигантских шагов. Брат был могучего телосложения.

– Понравилось?

– Чепуха, ничего интересного…

Осенью степи стали рыжие… Ветром сбитые листья старых дерев фруктового сада сорили аллейки. Небо высилось пыльное… Из деревни (имение Черная Долина) уехали: сестра Людмила – в Питер. Я – в Москву. Туда же приехала из Петрограда и Байкова. Брат Владимир не обращал на нее внимания. Она дружила с сестрой Лентулова Антониной Васильевной (ныне покойной).

Придя к Байковой – застал там Антонину Васильевну и с ней отправился к Аристарху В. Лентулову. Аристарх был молод, самоуверенно-нахален относительно женщин. Мечтал дамские портреты писать.

Между тем через А. А. Шемшурина я познакомился с Михаилом Федоровичем Ларионовым. Тот увлекся мной и стал мне (и меня) Москву показывать…

Встретился с группой «Салон» с одной стороны (Харламов и др.) и с Якуловым Георгием Богдановичем и братьями. Байкова подала мысль устроить кооперативную квартиру. В Каретном ряду была организована. Сняли я, Якулов и Байкова, а через недели две из Крыма приехал Н. Н. Сапунов. Лицо бледное, испитое, голос сиповатый. Талант имел бесконечный, но и фасону предела тоже не было.

Пьяный на полу не разобьется