Варлам Шаламов - Том 3

И тот, кто, в сущности, не молод,
Кто, безусловно, не юнец,
Тот видит лишь гранит и холод,
Что достигает дна сердец.

И в снеговом однообразье
Гора проходит за горой.
Уж лучше б вымазала грязью,
Землей испачкала сырой.

А здесь лишь камень известковый
И снег небесной чистоты,
И мы горды такой обновой,
Таким подобием мечты.

Пахнут медом будущие бревна —
Бывшие деревья на земле,
Их в ряды укладывают ровно,
Подкатив к разрушенной скале.

Как бесславен этот промежуток,
Первая ступень небытия,
Когда жизни стало не до шуток,
Когда шкура ближе всех — своя.

В соснах мысли нет об увяданье,
Блещет светлой бронзою кора.
Тем страшнее было ожиданье
Первого удара топора.

Берегли от вора, от пожара,
От червей горбатых берегли —
Для того внезапного удара,
Мщенья перепуганной земли.

Дескать, ждет их славная дорога —
Лечь в закладке первого венца,
И терпеть придется им немного
На ролях простого мертвеца.

Чем живут в такой вот час смертельный
Эти сосны испокон веков?
Лишь мечтой быть мачтой корабельной,
Чтобы вновь коснуться облаков!

Он из окна своей квартиры
С такой же силой, как цветы,
Вдыхает затхлый воздух мира,
Удушье углекислоты.

Удушье крови, слез и пота,
Что день-деньской глотает он,
Ночной таинственной работой
Переплавляется в озон.

И, как источник кислорода,
Кустарник, чаща и трава,
Растут в ночи среди народа
Его целебные слова.

Он — вне времен. Он — вне сезона.
Он — как сосновый старый бор,
Готовый нас лечить озоном
С каких-то очень давних пор.

Нам все равно — листы ли, листья —
Как называется предмет,
Каким — не только для лингвистов —
Дышать осмелился поэт.

Не грамматические споры
Нас в эти горы завлекли —
Глубокое дыханье бора
Целительницы земли.

Темное происхожденье
Наших песен и баллад —
Давнего грехопаденья
Неизбежный результат.

С тем же, кем была когда-то
Жизнь оплодотворена,
В этот властный миг расплаты
Как бы соединена.

Что доношено до срока,
До бессонниц января,
Что рождается в потоке
Слез и слов у фонаря

На коробке папиросной,
Подстеленной кое-как,
На листке, а то и просто
На газеты уголках,

То, что вовсе ждать не может,
Шага не дает шагнуть,
То, что лезет вон из кожи
И чего нельзя вернуть.

Ты отрежешь пуповину,
В темноте остановясь,
Станет легче вполовину —
Лишь порвется эта связь.

И, покончив с полубредом
Этих самых древних мук,
Втопчешь в снег клочки последа
И оглянешься вокруг…

………………………………

Много лет пройдет. И песне
Снова встретиться с тобой,
Может быть, нужней и лестней,
Чем наследнице любой.

Вот она идет по тропке,
Опустивши долу взгляд,
Неуверенно и робко
И со сверстницами в ряд.

Ты глядишь, не понимая,
Кто она в твоей судьбе,
Вся теперь как бы чужая,
Незнакомая тебе.

Где-то в давке, в книжной лавке
Разглядишь, в конце концов,
Бывшей золушки-чернавки
Позабытое лицо.

И по родинкам, приметам,
По разрезам губ и глаз
Ты узнаешь дочь поэта
В первый и последний раз.

Над трущобами Витима,
Над косматою землей,
Облаков зловещих мимо
Я лечу к себе домой.

И во чреве самолета,
Как Иона у кита,
Я прошу у шеф-пилота:
Ради Господа Христа,

Донеси меня до юга,
Невредимым донеси,
Пусть меня забудет вьюга
Хоть на месяц на Руси.

Я срисовывал бы чащи,
Только в них войдет гроза,
Солнцу б я как можно чаще
Попадался на глаза.

В посрамленье злой мороки,
В просветление ума,
Я б успел составить строки,
Что шептала мне зима.

Перед аэровокзалом
Горло сдавит тошнота:
Снова — пропасти, провалы,
Под ногами — пустота.

У меня сейчас воочью,
А не только между строк, —
Неустойчивую почву
Выбивают из-под ног.

Вижу, как, вращая крылья,
Самолетный вьется винт,
С давней раны, с давней боли
Мне разматывают бинт.

Открывая, обнажая,
Растревоженная вновь,
Чтоб могла рука чужая
Разодрать ту рану в кровь.

Там, в своей пурге-тумане,
Мне не стоило труда
Кровь любой подобной раны
Удержать кусками льда.

Я стою, не веря в лето,
И искать не знаю где
Медицинского совета,
Чтоб помочь моей беде.

Но твое рукопожатье
Так сердечно горячо;
Птицы ситцевого платья
Мне садятся на плечо.

И знакомое лекарство
Тихо капает из глаз —
Драгоценное знахарство,
Исцеляющее нас.

Вот я таю, как ледышка,
От проклятых этих слез,
Душу мне еще не слишком
Остудил земной мороз.

Скрипка, как желтая птица,
Поет на груди скрипача;
Ей хочется двигаться, биться,
Ворочаться у плеча.

Скрипач ее криков не слышит,
Немыми толчками смычка
Он скрипку все выше, все выше
Забрасывает в облака.

И в этой заоблачной выси
Естественный климат ее,
Ее ощущенья и мысли —
Земное ее бытие.

Но всякий, имеющий уши,
Да слышит отчаянья крик,
Который нам в уши обрушит
До слез побледневший старик.

Он — гения душеприказчик,
Вспотевший седой виртуоз,
Пандоры окованный ящик
Он в зал завороженный внес.

Он смело сундук открывает
Одним поворотом ключа,
Чтоб нас отогнали от рая
Видения скрипача.

Чтоб после небесной поездки
Вернуться на землю опять
И небу чужому в отместку
Заплакать и загоревать.

И мы, возвращаясь к земному,
Добравшись по старым следам
К родному знакомому дому,
Мы холод почувствуем там.

Мы чем-то высоким дышали.
Входили в заветную дверь…
Мы многое людям прощали,
Чего не прощаем теперь.

Мы гуляем средь торосов
В голубых лучах луны,
Все проклятые вопросы,
Говорят, разрешены.

Но луна, как пряник мятный,
Детский пряник ледяной,
Вдруг покатится обратно,
И — покончено с луной.

И, встревоженное чудом,
Сердце дрогнет у меня,
Я достану из-под спуда,
Из подполья злого дня,