Варлам Шаламов - Том 3

Какое же страданье
Готовят нам за то,
Что, людям в назиданье,
Доверием свиданья
Мы стерли быль в ничто?

Бродят ночью волчьей стаей,
К сердцу крадутся слова
Вой звериный нарастает,
Тяжелеет голова.

Я запомнил их привычку
Подчинения огню
Я возьму, бывало, спичку,
Их от сердца отгоню.

Изловлю в капкан бумажный
И при свете, при огне
Я сдеру с них шкуру даже
И распялю на стене.

Но, едва глаза закрою
И залягу в темноту,
Вновь разбужен волчьим воем,
И опять невмоготу.

И не будет мне покоя
Ни во сне, ни наяву
Оттого, что этим воем,
Волчьим воем — я живу.

Я мальчиком умру,
И, верно, очень скоро.
На ангельском пиру
Я слышал разговоры,

Что, дескать, на земле
Таким не будет места.
Напрасно столько лет
Их молча ждут невесты.

От этих женихов
Невестам мало проку,
Дорогою стихов
Они зайдут далеко.

Им взрослыми не стать,
Не выучиться жизни
Их детская мечта
Не обретет отчизны

Не успокоит, не согреет,
Не утишит обид и бед
Зари, смешавшейся с кипреем,
Малиновый тяжелый цвет.

О, потерпи еще немного,
Слезой стеклянною блесни,
Слабеющие руки Бога
Над горизонтом подними,

Чтоб, каменея в двоеперстном
Благословляющем кресте,
Он был, как твой двойник и сверстник,
В рожденье, жизни и мечте…

Вся даль весенняя бродила,
По всей земле искала брод.
Деревья терла пенным мылом
И их несла в водоворот.

Исторгнутые смертной мукой,
Прощанья слышались слова.
И корни, как чудовищ руки,
Тянули к небу дерева.

Рыданья, хрипы, междометья
Средь воя, шума, суеты,
Когда их вездесущий ветер
Сбивал по-своему в плоты.

Тащил вперед на перекаты,
И рвал одежду им в клочки,
И гнал, как гонят в бой солдата,
Вниз по течению, в толчки.

И, черной ошалелой массой
Наваливаясь на скалу,
Они с рычаньем несогласным
Ныряли в утреннюю мглу.

Он пальцы замерзшие греет,
В ладонь торопливо дыша;
Становится все быстрее
Походка карандаша.

И вот, деревянные ноги
Двигая, как манекен,
По снегу, не помня дороги,
Выходит на берег к реке,

Идет к полынье, где теченье
Ускорили родники,
Он хочет постигнуть значенье
Дыхания зимней реки.

И хриплым, отрывистым смехом
Приветствует силу свою.
Ему и мороз не помеха,
Морозы бывают в раю.

Белое небо. Белые снега.
Ходит по ущельям девочка-пурга.

Босая, оступается, камни шевеля,
Под ее ногами горбится земля.

Девочка-растрепа, красавица моя,
Ты — моя родина, ты — моя семья.

Лесами ты проходишь — и гнутся леса,
На небо ты глядишь — и дрожат небеса,

Долго ль заблудиться мне в белых камнях,
Возьми меня за руку и выведи меня

На тихие, зеленые, теплые луга,
Девочка-растрепа, красавица пурга!

В болотах стелются туманы,
И сердце бьется все сильней,
И знаки ночи долгожданной
Все громогласней, все видней.

Мне все дневные проволочки
Так очевидно нелегки.
Я кое-как дойду до точки,
До красной, стало быть, строки.

Меняют вещи цвет и форму,
И в новой сущности своей
Они не так уже бесспорны,
Как в свете слишком ярких дней.

Ведь одиночества отрада
Не ощущенье мертвеца,
Оно — моя Робинзонада
Без милосердного конца.

Так после кораблекрушенья,
С самим собой наедине
Находят счастье и решенье
Во всем довериться волне.

Но, вспоминая ежечасно
Свой каменистый путь земной,
Роптавший в горести напрасно
Не соглашается со мной.

Сломав и смяв цветы
Своим тяжелым телом,
В лесу свалился ты
Таким осиротелым,

Что некий грозный зверь
Открыл свою берлогу
И каменную дверь
Приотвалил немного.

Но что тебе зверья
Наивные угрозы,
Ему — печаль твоя,
Твои скупые слезы?

Вы явно — в двух мирах,
И каждый — сам собою.
Не волен рабий страх
Сегодня над тобою…

Как будто маятник огромный
Раскачивается вода.
Но скал моих — сухих и темных —
Не достигает никогда.

Давно изучены границы
Морских угроз, морских страстей,
И волн горбатых вереницы
Пугать способны лишь детей.

Валы, как тигры в зоосаде,
Летят прыжком на парапет.
И вниз срываются в досаде,
И оставляют пенный след.

И луч, как нож, с кормы баркаса
Разрежет небо пополам.
И тучи, точно туши мяса,
По всем навалены углам.

И берега закатом тусклым
Не обозначены еще.
И труп какого-то моллюска
Багровым светом освещен…

Ты упадешь на снег в метель,
Как на пуховую постель,
Взметенную погромом.

И ты заплачешь обо мне,
Отворотясь лицом к стене
Бревенчатого дома.

И ты не слышишь — я зову,
Я, как в лесу, кричу «ау»,
Охрипший и усталый.

Сжимаю, бурей окружен,
В застывших пальцах медальон
Из белого металла.

Так много в жизни было зла,
Что нам дорога тяжела
И нет пути друг к другу.

И если после стольких вьюг
Заговорит над нами юг —
Мы не поверим югу.

Мне б только выболеть немножко,
Суметь довериться врачам.
Лекарством, как ребенка, с ложки
Меня поили б по ночам.

Но разве был событьем частным
Тот фантастический рассказ,
Что между двух припадков астмы
Припоминается сейчас,

Когда я стиснут был в ущелье
Камнями, небом и ручьем,
Не помышляя о прощенье
И снисхождении ничьем…

Нет, не для нас, не в нашей моде
Писалось мира бытие,
И расточительность природы,
И пышность грубая ее.

И не раченьем садовода,
Избытком силы мир живет,
Любую пользуя погоду,
Какую вынес небосвод.

Мир не вмещается в картины,
Но, на полотна не просясь,
С любым из нас на миг единый
Провозгласить хотел бы связь.

Зачем роса порою ранней
На неподвижном лепестке
Висит слезой, зовя в бескрайней
Такой мучительной тоске…