Варлам Шаламов - Том 3

Чтоб у печки и у свечки
Проходили дни мои,
След у безымянной речки
Намечая в забытьи

Просто — болен я. Казалось,
Что здоров,
Что готов нести усталость
Старых слов.

Заползу в свою берлогу.
Поутру
Постою еще немного
На ветру.

Подышу свободной грудью
На юру,
Постою там на безлюдьи
И — умру.

Клянусь до самой смерти
мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку я до конца постиг.
Я вражескою кровью свои омою руки,
Когда наступит этот благословенный миг.
Публично, по-славянски
из черепа напьюсь я,
Из вражеского черепа,
как делал Святослав.
Устроить эту тризну
в былом славянском вкусе
Дороже всех загробных,
любых посмертных слав.

Коктебель невелик. Он родился из книг,
Из проложенной лоции к счастью
Кормчий Кафы поймал ослепительный миг
И причалил, ломая ненастье.

Он направил корабль по весенней луне,
Уловив силуэт Карадага,
Он направил корабль по осенней волне
С безмятежной, бесстрастной отвагой.

Этот профиль луны на земле засечен
При создании нашей планеты,
Магматическим взрывом в науку включен,
И на лоции пойман, и людям вручен,
Словно дар фантазера-поэта.

Пусть потом за спиной и бурлит океан
И волнуется нетерпеливо, —
Гаснет боль от телесных, душевных ли ран
В этом ярко-зеленом заливе.

И пускай на Луне уж давно луноход,
А не снасть генуэзского брига,
И в историю вложен ракетный полет —
Космографии новая книга, —

Никогда, никогда не забудет земля,
Что тогда, в штормовую погоду,
Лишь по лунному профилю ход корабля
Он привел в эту малую воду.

Я скитаюсь по передним,
Места теплого ищу,
Потому что в час последний
Гула славы трепещу.

В переносном и буквальном
Жажду только теплоты
В неком царстве идеальном,
Где гуляют я и ты.

Где других местоимений
Не пускают в оборот,
Где и гений платит пени,
Если сунется вперед.

Слышу каждое утро
Голос Бога-творца:
«До последней минуты!
До конца! До конца…»

Нету истины выше,
Нету мысли верней
Для подвала и крыши —
Для рабов и царей.

Этот лозунг футбольный,
Сей спортивный совет,
С неожиданной болью
Принимает поэт.

Зови, зови глухую тьму
И тьма придет.
Завидуй брату своему.
И брат умрет.

Вот так умереть — как
Коперник — от счастья,
Ни раньше, ни позже — теперь,
Когда даже жизнь перестала стучаться
В мою одинокую дверь.

Когда на пороге — заветная книга,
Бессмертья загробная весть,
Теперь — уходить! Промедленья — ни мига!
Вот высшая участь и честь.

Мизантропического склада
Моя натура. Я привык
Удар судьбы встречать как надо,
Под крепкою защитой книг.

И всевозможнейшие скидки
Несовершенству бытия
Я делал с искренней улыбкой,
Зане — весь мир жил так, как я.

Но оказалось — путь познанья
И нервы книжного червя
Покрепче бури мирозданья,
Черты грядущего ловя.

Судьба у меня двойная,
И сам я ей не рад:
Не был бы я поэтом —
Был бы тогда солдат.

Судьба у меня такая,
И сам я этому рад:
Остался бы я неизвестным
Поэт я или солдат.

Человеческий шорох и шум
Предваряют мое пробужденье,
Разгоняют скопление дум,
Неизбежных в моем положенье.

Это, верно, сверчок на печи
Затрещал, зашуршал, как когда-то,
Как всегда, обойдусь без свечи,
Как всегда, обойдусь без домкрата.

В гулкую тишину
Входишь ты, как дыханье,
И моему полусну
Даришь воспоминанье.

Прикосновенье твое
К моей бесчувственной коже
Гонит мое забытье,
Память мою тревожит.

Горсть драгоценных рифм
К твоему приходу готова,
Ртом пересохшим моим
Перешептано каждое слово.

Тонкой струей текут
Они в твои ладони:
Жизнь, упорство и труд,
То, что вовек не утонет.

Яблоком, как библейский змей,
Я маню мою Еву из рая.
Лишь в судьбе моей — место ей,
Я навек ее выбираю.

Пусть она не забудет меня,
Пусть хранит нашу общую тайну:
В наших днях, словно в срезе пня,
Закодирована не случайно.

Не буду я прогуливать собак,
Псу жалко
Носить свое бессмертие в зубах,
Как палку.

В раю я выбрал самый светлый уголок,
Где верба.
Я сердце бросил — он понюхал, уволок,
Мой цербер.

Кусочек сердца — это ведь не кость,
Помягче, и цена ему иная,
Так я вошел, последний райский гость,
Под своды рая.