ААА. Ю. Эйхенвальд - Когнитивный диссонанс

А, что делать?! Что ты – душевно больной – можешь?! Профессор, ну тот, из четырнадцатой палаты, учил, что
«…Первостепенной защитой является прозрачность индивида, развитие собственного мышления…» – И, тыча указательным пальцем
в потолок, пояснял: «…главное – оказавшись в толпе, не становитесь ее частью,
избегайте эффекта заражения. Ничего не скандируйте и не распевайте. Соблюдайте гигиену сознания. Постоянно повторяйте про себя —
надо убираться отсюда»! Это всё, конечно, правильно… умно даже, но вот, как эти советы
применить к нам, не соображу.
Профессор наставляет:
«чем более развит и высоковибрационен человек, тем труднее
его зацепить…» – ну и, конечно,
про чистоплотность, гигиену,

внутренний покой и…
«и психическую стабильность».
Ах, дорогой профессор, простите, никак не запомню вашего имени, как же вы ухитряетесь, в психушке,
оставаться страшно далёким и от народа, и от окружающих реалий!
У меня нет проверенных источников информации о положении дел на других этажах, скажу о нашем.
Уж, чего-чего, а «психической-то стабильности» на нашем этаже
предостаточно: врачи психуют, медсёстры – как ещё психуют,
а уж, нашему «Ангелу», под настроение, зацепить человека, да так, что он на весь день потом, делается «высоковибрационен» – раз плюнуть.
А главврач – вообще: он только мычит да глазами моргает – видать, совсем обуяла его «психическая стабильность».
Похоже, в той части вселенной, которая зовётся: «четвёртый корпус,

второй этаж», эта самая,
«психическая стабильность» заражает всех, кто на этаж попадает.
Вы думаете, профессор, я, не хочу убраться отсюда!?
Столько раз твердил: «Господа врачи!… родненькие, ну переведите меня на первый этаж…
Слышите! Переведите меня на первый этаж»! Ах, слушать меня
никто не хочет и не будет.
Когда врач, покрывая каракулями очередную четвертушку страницы, бубнит: «Как вы себя чувствуете»? —
он не хочет слушать ответа.
И спорить тут бесполезно.
(Я пробовал – бесполезно!) Ну полная «психическая стабильность».
Врачи могут, распсиховавшись, вызвать «ангела» и, «вкатить укол», но слушать – они точно не будут, даже,
если соберётся комиссия
(то есть, ещё два врача).

Все будут задумчиво кивать, в такт крикам, наклонять головы, но…
они тебя не услышат.
Они, просто, не предполагают наличие какого-нито смысла
в издаваемых звуках.
Они скажут (не мне, а коллегам): «Пожалуй, сегодня, излишне экспрессивен» , или «Пожалуй, сегодня, несколько, заторможен» , а «ангел», в коридоре подведёт итог: «Я те, поумничаю»!

О чём это я!
Ах, да!
Вот вы, давеча, спрашивали: «Легко ли быть наблюдательным человеком»? – «Нелегко»! – отвечу я вам совершенно искренно.
Я, вот, искренне считал, что нахожусь во второй палате. Я так всегда и считал, начиная от двери в коридор.
А врачи… они всё пытались убедить меня, что моя палата шестая…

Но, я, ещё с ума не сошёл, я считать-то умею, во всяком случае, до двух.
Пусть вы «доктора – профессора», но арифметику вам не обмануть. (Вы, гражданин Платон, мне «лечащий врач», но «истина дороже»).
А вчера, врач велел Василию
потереть щёткой над дверью, Василий потёр и спала пелена…
И, под пеленой пыли и старой краски… чётко проявился «№ 6».
Да, господа, оказывается, нашу палату можно считать и шестой – такой вот, извините за выражение, «релятивизьм»…
И о чём, теперь, мне с врачами спорить, если… если вся картина мира… если всё, в чём я был уверен, за что не раз был битым…?
Я понимал: человек слаб, и по слабости своей, может изменить своим убеждениям, уступая напору щётки… А, кто я? Я – маленький больной человечек…

я мог не устоять… но, когда,
под напором щётки меняется мир… Страшно жить на этом свете, господа!!!
Ведь, ты думаешь: «Вот Он, мир наш! Я Его ясно вижу, Я Его понимаю и люблю, и Он любит меня»! —
Фигушки!
Объявляется плохо выбритый мужик со щёткой… И кому, теперь верить? Где он, мир наш!? Я закрыл глаза… открыл – читаю: «№ 6», – Мамочка!
Господа благосклонные читатели!
Ведь, это…
это просто дурдом какой-то! Это – иллюзия, это цирк, я слышал, что мир – это театр, но…
«Помните, страх иллюзорен, он не может навредить сам по себе… Но проблемы, которые вы через него…» – вот именно, профессор: проблемы…
«…то, кем мы являемся в данный момент времени, зависит от условий,

в которых мы оказываемся» Золотые слова, профессор, но… Но, это и пьяному ёжику понятно. Вы лучше скажите, профессор, объясните мне, как мне в этих условиях…
НЕ оказаться…
Вот, скажем, рождается в нашем мире человек…
Человеческий детёныш – самое слабое, самое беспомощное существо в мире; он такой маленький, он ничего ещё не видит.
Его берут, кормят и объясняют: «Берегись, придёт «серенький волчок!»
И вырастает человечек, он всю жизнь опасается «серенького волчка», которого не суждено ему встретить в этой жизни, он не слышит мыслей родных и близких, он не слышит звука своего
сердца, он прислушивается,
не крадётся ли «волчёк»… Извините, мне пора на укол… задержаться, знаете ли, никак нельзя, дабы не навлечь…

Тетрадка кончилась, но, около скамейки лежали ещё несколько листков.
Я размял спину и поднял глаза к небу. Что бы вы не говорили, господа благосклонные читатели, а место для дурдома выбрано не случайно. Тут даже облака: вон, крокодил хвостом вперёд гонится за двухголовой коровой, а вон…

Извините, я отвлёкся…
В мировой литературе присутствует целый пласт повестей и рассказов про то, как человек пробирался к вершинам с самого низа социальной лестницы.
То, что вы, прочли – фрагмент первого из рассказов про то, как безымянный псих дорос до должности главврача психиатрической лечебницы.
Ситуация, конечно ненормальная, сумасшедшая, скажем прямо, ситуация…
Впрочем, какой ей ещё и быть, в подобном заведении… Любой посетитель «дурдома» замечает, что настоящие

сумасшедшие – как раз те, кто ходит в белых халатах…
Заметим, что нормальные-то люди «дурдом» посещают редко, а доктора, проработавшие достаточно долго, всё более походят на своих пациентов.
То есть, со временем, разница, как и всё остальное, стирается.
Помните, у Б. Заходера: «…Настанет срок – увы, сотрётся след Всех наших дел – и славных, и позорных. Сотрётся след побед и прочих бед, След вдохновений и трудов упорных, Черты царей на серебре монет И надписи в общественных уборных…»

Кстати, зачитаю вам оставшиеся под скамейкой листы. Это небольшой отрывочек речи, который приписывают А. Гофману, в бытность его врачом
(не главным, но всё-таки). Произнёс он сию речь в том самом сортире, который ему удалось отбить