Махтумкули - Избранное

Стал я жадным и цепким, жестоким и грубым —
мне теперь все равно.
Но, как мудрому мудрость, стремленье к любимой
было сердцу дано.
И не зря в нашем мире есть мудрости чаша, есть
и просто вино.
Пусть я книги простой от Корана святого не могу
отличить!

О Фраги, чья обитель теперь многолюдна! В этот
радостный час
Шейхи встали с приветом, а кто помоложе —
пускаются в пляс.
Лик любимой, как луч: он на миг показался,
чтобы скрыться из глаз.
Я вино от воды, осчастливленный снова, не могу
отличить!

Вдохновенье нежданной придет грозою —
И готово мечты твоей взвиться пламя.
Хочешь ты, но не можешь забыть былое —
И готово тоски заклубиться пламя.

Если по утру дервиш, начав моленье.
Схватит нож и убьет себя в исступленье,
Если волю творца проклянет творенье —
До небес долетит, словно птица, пламя.

Глупый с мудрым равняет себя. И все же
Что глупец, кроме глупости, сделать может?
Он, явившись помочь, несчастья умножит,
И надежда твоя превратится в пламя.

Если истину знать небеса мне сулят,
Если ум вдохновения не остудит,—
Ни земли, ни воды, ни Фраги не будет,
Ибо весь этот мир воплотится в пламя!

Накшбенди ко мне явился в час ночной,
И огонь своей души во сне принес:
Он держал бокал вика в руке одной,
Свежий хлеб в другой руке он мне принес.

Пробужденный появленьем старика,
Я бокал опорожнил за два глотка.
Но такая обуяла вдруг тоска,
Будто он свою печаль в вине принес.

Слезы брызнули на глаз — не вытирай!
Это хлынуло волненье через край.
Накшбенди мне подал знак: «Вперед шагай!»
Зашагав, себе я боль вдвойне принес.

Не поняв его, не шел я, а летел —
Я свидания с любимой захотел.
Полюбив, познал отчаянья предел.
Но лекарства от любви он не принес.

Потрясенный поднялся Махтумкули.
Но слова на волю выйти не могли.
Старец вместе с огорченьями любви
Опьянение в ее огне принес.

Зарыдает дерево сухое,
Весть услышав о беде моей.
Затаит страдание глухое,
Кто узнает только раз о ней.

Сам Карун раздаст свое именье.
Человек умрет без сожаленья,
Солнце потемнеет от волненья
И не будет ярких лить лучей.

В уголке глухом я буду, пленный,
Помнить о красе твоей нетленной,
И тогда найду я клад бесценный
Даже меж развалин, средь камней.

Пусть невежда в душу мне заглянет —
Все поймет, что перед ним предстанет.
Наглядевшись, умудренным станет.
Будет всех умнее и храбрей.

«Зира» и «забара» кто не знает —
Пусть меня на помощь призывает.
Кто «алиф» от «би» не отличает —
Вмиг прочтет Коран, все пять частей.

Бесполезно царь Джемшид трудился —
Накопив казну, он с ней простился;
Зал сражался — но чего добился?
Был Лукман не вечен, чудодей.

Я, Фраги, томим любовной жаждой,
Разум свой терял и не однажды.
Лишь найти его — и сможет каждый
И небо полететь стрелы резвей.

Гор, Махтумкули, стихом не сдвинуть,
Лишние слова пора отринуть,
А когда придется мир покинуть,—
Вот спасет. Ты только ждать умей.

Горящее сердце, смертельный ожог — есть у меня;
Базар опустевший, разбитый чертог — есть у меня;
Огонь беспокойства и пламя тревог — есть у меня;
О двух опаленных крылах мотылек — есть у меня;
Еще Хиндостан за туманом дорог — есть у меня.

Бледнеет луна — ты восходишь, свой лик открывая,
И пеплом в саду рассыпается роза живая;
Для мира твой гнев — меч судьбы, водоверть роковая.
Стою пред тобою, арабскую речь забывая;
Остывшая плоть и могильный песок — есть у меня.

Как сумрачный латник, надвинулась тучи громада,
И кончилась битва; и лилии райского сада
Цветут на земле; и весенняя дышит прохлада.
В Эдем превратилась темница кромешного ада;
Над грешной землею господен пророк — есть у меня.

Пространство и время любви подчинились могучей;
Соскучась по светлому лику и речи певучей,
На землю слетает звезда за звездою падучей;
С блаженными розами ветер играет летучий…
Красавица нежная, как лепесток, — есть у меня.

Но в клетке моей покидает меня сновиденье.
Пою, соловей, ненавижу свое заточенье.
Смертельную скорбь мне сулит одинокое бденье.
На что мне Эдем, если путь мой — любовь и мученье,
И рай — у возлюбленной в прахе у ног — есть у меня.

Встречавший — блажен, повстречавший тебя —
истомится.
Я дымом истаю — позволь пред тобою склониться.
Я гибну от жажды — откройся в пустыне, криница!
Струится коса твоя — как Зеравшан не струится!
Коса твоя — море, волна-завиток есть у меня.

На след нападет — не упустит охотник марала.
Тяжелой косою ты руки мне туго связала.
Когда бы ты речи услышать мои пожелала,
Ужели меня устрашило бы зависти жало?
Рыданья и вечная жалоба: «Я одинок!» — есть у меня.

Народ разделяет мое неизбывное горе;
Печальные розы моих терпеливых нагорий
Ждут песен Фраги; потемнело Хазарское море:
Какие дестаны в твоем заблудились просторе!
И только отравленный мед этих строк — есть у меня…

Древнее вас, вершины гор,
Идут полуживые дни.
Возьмите, горы, мой позор.
Душе моей чужие дни!

Я горьким сиротою стал,
Я веткою сухою стал,
Безрадостной весною стал,
Встречая роковые дни.

Мамед-Сапа и Абдулла
Исчезли; с ними жизнь ушла.
Невеселы мои дела
И сумрачны пустые дни.

Потомство сгинуло мое.
Из рук я выронил копье;
В Тавризе б я нашел жилье,
Да помешали злые дни.

Махтумкули — безвольный прах.
О боже, я в твоих руках!
Гоклены, мой народ, в слезах:
Ведут врагов глухие дни…

Того плохим я назову, кто, не сдержав слепой порыв,
В горячке схватится за меч и в безрассудный гнев впадет.
Кто, ради прихоти пустой влюбленных грубо разлучив,
Над горем потешаясь их, сам припеваючи живет.

Твой друг сбирается в поход, его за стремя не держи;
Не откровенничай с врагом и с двоедушным не дружи;
В долг не проси у богача, голодным хлеба одолжи
И не советуйся с глупцом, который дела не поймет.