Леонид Чернов - Профсоюз сумасшедших [Стихи и проза]

Закружи меня, солнце, в вихре

Золотых воскресений Твоих!

В зацветающем Радостью Мире

Иоанном Предтечей мой стих.

Русь беременной женщиной бродит

По руинам вчерашних камней,

Не сегодня-завтра родит

Долгожданного сына мне.

Спеленает пеленками радуг

На углях заревого костра.

Солнце, солнце! Ты наш декоратор,

Приготовь нам постель из трав.

Плавься, плавься калёными визгами,

Зацелуй наши злые уста.

Мы поделимся белыми ризами

Не хотящего в смерть Христа.

Пусть увидят-узнают мудрые,

Как в печали Твоей растворюсь —

О Невеста моя златокудрая,

Разорвавшая тучи Русь.

Май 1923

Нами смяты, нами смяты

Одеяла серых будней.

Я наполнил, я наполнил

Грудь земную молоком!

В сотый раз Тобой распятый

Ожидаю День мой Судный —

Синий веер наших молний

Вышить лунным серебром.

Скрежет верфей, рев моторов —

И вечерни тихих далей. Нью-Иорки — и избушки.

Сны — и взрывы. Мир не скит!

Только слишком, слишком скоро

Я сражен ружейной сталью,

Я оплеван кашлем пушек

Вековой земной тоски.

Если ж нужно мне Любовью

Окропить цветы и всходы,

Чтоб беременная волей

Разрешилася Земля, —

Я рвану из сердца с кровью

Язвы счастья и невзгоды

И дождем голгофных болей

Оболью Твои поля.

Не грусти, не плачь, Невеста…

Если смерть — так значит надо.

На путях земных бродяге

Много слез и много встреч.

Мир не скит! В нем много места

Чтоб летать и чтобы падать

И отравленной собакой

У Твоей кровати лечь.

Май 1923.

Ты заплакала кровавыми дождями,

Бедная Земля.

Злой тоски железными клещами

Щек Твоих поля.

Разменяла Ты двурогий месяц

На копейки звезд —

Оттого веками люди месят

Золотой навоз.

Оттого поэт печали нижет

В ожерелье строк.

Оттого я каждый вечер вижу

Новый Твой Восток.

Как же мне скучающим и косным

К алым всходам трав,

Если Ты в своем неверьи грозном —

Новый Голиаф?

Как же мне в Тебе не раствориться,

Как вода в вазон, —

Если третий год мне тот же снится

Сумасшедший сон?

Сотни лет в алмазных чашах бродит

Твой кометный Знак.

Солнцем сеян — в алых нивах всходит

Долгожданный злак.

Он придет, в чернильных тучах воя,

Разорвет туман,

И целительной водой омоет

Кровь священных ран.

Май 1923.

На канатах стихов

Разлохмаченно-грязных,

Как бурлак задыхаясь грузней и трудней,

Я тащу на какой-то чудовищный праздник

Эту серую барку подмоченных дней.

Эти жесткие рифмы мозоли натерли

На нетронутом теле

Дремучей

Души.

от взрывов созвучий,

От копоти в горле

Слишком больно дышать,

Слишком трудно мне жить.

Ну а все-же я верю в чудовищный праздник

В колоссальные солнца во взглядах людей

И что скоро чрез горы столетий напрасных

Мне в великую Радость снарядом влететь.

Только каждой секунде все выше и выше

Разлохмаченный крик моих вздувшихся вен: —

Никаким механическим поршнем не выжать

Из цилиндра души эту веру в День!…

1928-я зима.

Автор — Леонид Чернов.

Художник — Павел Любарский.

Фотограф — П. П. Быков.

Метранпаж — А. Вольф.

Старший печатник — Гаркавцев.

Типография «Красное знамя».

Издание — Примкомпомгол.

Гублит № 917.

Тираж 2500.

Пер. М. Фоменко

Рисунки А. БОНДАРОВИЧА

Блуждая по улицам индусского поселка на Цейлоне, в пышной чаще кокосовых пальм, среди таинственных буддийских часовен, я совершенно случайно, сам того не замечая, отошел от поселка и углубился в джунгли.

Вокруг сплошной непроницаемой стеной стоял первобытный пальмовый лес, весь заплетенный спутанной сетью лиан. Буйно и дико разрослись причудливые кусты и мясистые колючие кактусы. Голова кружилась от опьяняющих ароматов неведомых цветов, громадных и ярких.

Где-то в вышине гортанно перекрикивались радужнопестрые попугаи.

По ветвям деревьев ловко прыгали пугливые толпы веселых обезьян.

Неожиданно до меня донеслось глухое рычание.

В джунглях такое рычание не предвещает ничего хорошего. Я спрятался за пальмовый ствол и огляделся.

У входа в хижину застыли друг перед другом двое индусов. Мышцы их напряглись, как стальные пружины. Оба угрожающе рычали и, сжав кулаки, яростно поводили огромными глазищами.

— Вот она, сказочная Индия! — подумал я, переполнившись романтическим волнением. — Вот она — страна браминов, факиров, заклинателей змей.

В тот же миг позади недвижных соперников выросла пугливая женская фигурка с огромной дубиной в маленьких черных руках.

Я затрепетал с головы до ног от романтического восторга.

— Вот-вот! — отозвалось в сознании. — Вот она — огненная дикарская любовь, необоримая кровавая ревность, первобытная страсть — могучая и жгучая как со…

Женщина молча взмахнула палицей и один из дикарей, глотая воздух, громко плюхнулся навзничь.

— Конец, — задрожал я. — Мужчина убит. Любовь победила. Теперь любовники сольются в объятиях и… Вот как целуют в Бенаресе…

Никаких объятий я, однако, не заметил.

Весело заверещав, любовники склонились над убитым и начали шарить в складках его лохмотьев. В руках женщины блеснула какая-то маленькая серебряная вещица, которую она нашла в кармане покойника. Сингалезка стройно выпрямилась и зашлась счастливым хохотом.

— Амулет будущего счастья пылких сердец! — таинственно промелькнуло у меня в голове.

Но мужчина не проявил особой радости. Напротив, он недовольно рявкнул, развернулся, съездил женщину кулаком по лицу, а когда она, заверещав, упала пластом, деловито разжал ее ладонь и извлек серебряную вещицу.

Это была английская монета, полшиллинга…

Сделавшись полноправным владельцем монеты, мужчина радостно засмеялся, с жадностью прижал сокровище к груди и, вполне довольный собой, исчез, подпрыгивая, в тропической чаще…

На душе у меня было такое чувство, будто туда выплеснули помойное ведро.

…………………..

Я видел любовь.

Это была экзотическая, на европейский взгляд, сильная как смерть любовь дикарей, — такая любовь, ради которой жертвуют жизнью, умирают и убивают.