Евгений Афанасьев - Угол зрения

Надёжны объятия маминых рук,
С ней рядом легко и чудесно.
А сколько улыбок и света вокруг,
И как это всё интересно!

Я не в окопах, не в бою
Оставил молодость свою —
Плетьми сгубили юность мне
В далёкой вражьей стороне.
А первый молодой запал
Я Родине своей отдал.
И вот явилась ты — юна
И удивилась: «Седина!»
Тебе я молодость свою
Всю, что осталась, отдаю.

Подхватила юная —
Вихрем закружила.
В очи нежно глянула
И — приворожила.

Подняла над бездною,
Понеслась играя:
То отпустит с хохотом,
То опять поймает.

А потом задумалась,
Что-то загрустила.
С высоты невиданной
Молча опустила.

И когда усталая
Дальше улетала,
Об ушедшей юности
Тихо прошептала.

Расцвела на диво
Молодая ива,
Ива улыбнулась
Дубу шаловливо.
С той поры не спит он —
Думает про иву,
И седины прячет
Под листвой стыдливо.
Долгими ночами
Ива дубу снится.
К ней ему тихонько
Взять бы наклониться,
Рассказать, поведать
Про тяжёлый случай,
Приласкать, согреть бы
На груди могучей.
Но стоит он молча —
Грудь ветрам навстречу —
На душе тревога,
Опустились плечи…
Где же твоя сила,
Дуб мой горделивый?..
Вы дубов столетних
Не тревожьте, ивы!

Ты растёшь, обласканная светом,
За моим задумчивым окном.
Солнце шлёт тебе лучи-приветы.
Ветерок ласкает перед сном.

Ночь тебя баюкает, качая,
Звёзды охраняют твой покой.
Песнями скворцов весну встречая,
Ты растёшь счастливою такой!

Ты живёшь не ведая, не зная,
Той тяжёлой доли бытия,
От которой дрогнула лесная
Сторона родимая твоя.

Над землёй гремели грозно грозы,
Стон стоял среди лесов и нив.
В схватке с бурей рухнула берёза,
Грудью твоё тельце заслонив.

Посветлело небо над отчизной,
Над полями снова мир и тишь.
Ты росла берёзкою капризной,
Стройною берёзою шумишь.

В жизни всё бывает: радость, слёзы,
Гнёт порой и буря — не беда!
Вспомни образ той родной берёзы —
Будь берёзкой русскою всегда.

Снова в путь чемодан упакован,
Вновь спешу я в метро: «Выручай!»
Город, я тобой очарован,
Но, увы, уезжаю — прощай!

Ты раскрыл для меня объятья
Богатырских рабочих рук,
Только вот не могу понять я,
Почему стало грустно вдруг.

Почему, на тебя любуясь,
Вспоминал я родной простор,
Вспоминал простую избу я
И целебный сосновый бор.

В руки взяв ресторанную ложку,
Городские вкушая борщи,
Вспоминал со сметаной окрошку,
Вспоминал крестьянские щи.

Я природы дремучей крупинка.
Не вини ты меня, беглеца:
Всех бульваров милей мне тропинка
И берёзка возле крыльца.

Берёзы, осины,
Зарницы озёр.
Россия! Россия!
Родимый простор.
От мук и от дыма
Святая земля.
Ушедшая мимо
Юность моя.
Людей и медведей
Кровь на снегу.
Тобою я бредил
В таёжном бреду.
Россия! Россия!
Сила моя
К тебе, обессилев,
Падаю я.
Чёрные крылья,
Я и луна
Покрыла всё былью
Моя седина…
Россия! Россия!
Матерь моя.
Дала ты мне силу —
Выдержал я.
Берёзы, осины,
Зарницы озёр.
Россия! Россия!
Бессмертный простор.
Гудки и медведи,
Цветы на снегу.
Тобою я бредил,
Тебя сберегу!

Нарядная, холёная, чужая,
Как за витриной импортный кристалл,
Вы подошли ко мне, на танец приглашая,
А я навстречу вежливо не встал.
И Вы, сверкая зло губной помадой,
Сквозь зубы бросили презрительно:
«Поэт!»
Сверлили, жгли пустым, холодным взглядом,
Твердили что-то мне про этикет…
А я не видел взгляд зелёно-скользкий —
В глазах стояли снова у меня
Загубленные девушки-берёзки
И тополь, почерневший от огня.
Я видел дрожь рябины тонкой,
Родимый дом на огненном костре,
И детство, промелькнувшее сторонкой,
Расстрелянную юность на заре.
Я видел слёз солёных — море,
И жаворонка, павшего с траву.
Я видел и в Европе крематорий,
И дуб в Тригорском, сбросивший листву,
Я видел в ямах худенькие спинки —
Не слёзы — кровь текла из детских глаз…
Я видел и другое — на машинке
Стучали пальчики, печатая приказ.
Стучали пальчики, любуясь маникюром,
И строчки чёрные, зловещие росли,
А Клаву Псковитянку утром хмурым
В бессмертие из жизни увели…
И сколько их — берёзок синеглазых!..
Мне тени о возмездии кричат:
О доблести забытые приказы
Я вижу — те же пальчики стучат!
Живут они, белить себя умея,
Надушены, чертовски хороши —
Их холит перекрашенная фея,
Владелица припудренной души…
Но вижу: под раскрашенной причёской,
Под прелестью улыбочки сырой
Прогнившая скрывается берёзка —
Труха под белоснежною корой:
С гнилой душою дереву ветвистым
Как не белись — во веки не бывать! —
Не верю я до приторности чистым —
Таким не стану руку подавать.

Скоро вновь заколосится
На Псковщине милой рожь.
Где-то рыцарю не спится —
Хочет драться невтерпёж.

Рыцарь снова шебуршится:
«Рус ферфлюхтер. Мужики!»
Чешет рыцарь поясницу
Да считает синяки.

Лез он в драку с жаждой дикой
Похвалялся «Дранг нах Ост!»
А прижали у Великой —
Вмиг поджал свой пёсий хвост!

«Скобари» — с нас взятки гладки,
Если мы разъярены:
Не достали по сопатке —
Битте — по низу спины.

Били крепко, дело было,
А теперь-ка посмотри:
Возмужала наша сила,
Выросли богатыри.

Одолев земную тягу,
Весь в космической пыли,
Наш Микула-работяга
Вывел в космос корабли.

Сдал в музей давно дубину
И в плечах раздался вширь,
Грозный Муромец былинный
Русский чудо-богатырь.

Знай, кто видит сны лихие,
Про святую нашу рожь:
Есть снотворное в России —
Заруби и подытожь!

I
Покорённый красою дремучей,
На виду полюбившихся рек
Поселился мой родич могучий,
Град построил и Псковом нарек.
С той поры всевозможные флаги
Проплывали Великой-рекой.
Прибывали всесветные скряги
К псковичу за медком, за пенькой…
Всяк привечен радушнейшим россом.
И кого ж ты, земляк, привечал:
Гость заморский с разбойничьим носом
За российским столом пировал!
То не тучи встают за рекою
На мужицкое горе твоё —
Ты великою добротою
Скликал чёрное вороньё.
Стыла кровь от набатного звона,
Над Псковою был воздух горяч,
Полыхали родимые клёны,
Леденил душу детский плач.
Смерть по улицам проносилась
Смерть темнела в речной воде —
Вот когда седина появилась
В тёмно-русой твоей бороде,
И поднялся ты с палицей в небе
Неразгаданный русский мужик —
Как могуч ты в священном гневе,
Как в великой скорби велик!
Помутнела волна чудская
От ворожьих поганых костей —
Где вы, всяких мастей мамаи?
Где вы, рыцари всех мастей?