Всероссийский союз поэтов - Памяти Есенина

Ластится лисица по тугой пороше,
Умирает пурпуром рябина в синь.
Жалостно волчица воет в роще
Средь обглоданных оборванных осин.

Отзвенела молодость кабацкою гитарой.
Разве струнам вылечить кровяную грусть,
Если паровозы, фыркнувшие паром,
Гудом прогудели в избяную Русь.

И в броне бетонной цепкими руками
Трижды опоясанный маховиком
Город заковал в железо, в камень
Пугачевской удали кумачевый ком.

Пастухом кудрявым не свистеть в жалейку.
В земляничных венчиках не шагает Спас,
Только вихрь бензинный в каменных аллеях
И подвал беззубую открывает пасть.

По Ступенькам ниже. И под мокрым сводом
В скрежет граммофонов, в женский визг и смех,
Лаковый башмак кропя кромешной водкой,
Плакать о забытом гомоне застрех.

Слишком широко раскрылись вежды.
Ничего не надо, ничего не жаль.
В этом мире грусть дастся нежным,
Листопада горькая, золотая паль.

Мать земля, любимая! Блудница!
Губ твоих желанная краса.
На межах полынь и медуница,
На черемухе звенящая роса.

О, земля! Последнее спасибо
За тоску, за радость, за поля,
За пургу кандальную в осинах,
За весенний шорох в тополях.

Клен роняет в осень алых листьев дождик,
Все мы, все мы в этом мире тлен.
Кто-нибудь из нас повиснет тоже,
Как и ты, в веревочной петле.

«До свиданья, друг мой, до свиданья,
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди».

В степи чумацкая зола
Твой стих, гордынею остужен,
Из мыловарного котла
Тебе не выловить жемчужин.

И груз Кобыльих кораблей —
Обломки рифм, хромые стопы.
Не с Коловратовых полей
В твоем венке гелиотропы. —

Их поливал Мариенгоф
Кофейной гущей с никотином
От оклеветанных голгоф
Тропа к иудиным осинам.

Скорбит Рязанская земля,
Седея просом и гречихой,
Что, соловьиный сад трепля,
Парит есенинское лихо.

Оно, как стая воронят
С нечистым граем, с жадным зобом,
И опадает песни сад
Над материнским строгим гробом.

В гробу пречистые персты,
Лапотцы с посохом железным,
Имажинистские цветы
Претят очам многоболезным.

Словесный брат, внемли, внемли
Стихам — берестяным оленям:
Олонецкие журавли
Христосуются с Голубенем.

Трерядница и Песнослов —
Садко с зеленой водяницей,
Не счесть певучих жемчугов
На нашем детище — странице.

Супруги мы… В живых веках
Заколосится наше семя,
И вспомнит нас младое племя
На песнотворческих пирах.

В маленькой мертвецкой, у окна
Золотая голова на плахе;
Полоса на шее не видна —
Только кровь чернеет на рубахе.
Вкруг, на лавках, в полутемноте,
Простынями снежными белея,
Девятнадцать неподвижных тел
Ледяных товарищей Сергея.
Я присел на чей-то грубый гроб
И гляжу туманными глазами,
Подавляя слезы и озноб,
Застывая и давясь слезами.
За окном — пустынный белый двор;
Дальше — город в полумраке синем…
Я да трупы — больше никого
На почетном карауле стынем…
Вот Смирнов (должно-быть, ломовой), —
Каменно-огромный и тяжелый, —
Голова с бессмертной головой, —
Коченеет на скамейке голой.
Вон Беляев… кровью залит весь…
Мальчик, смерть нашедший под трамваем.
Вон еще… Но всех не перечесть;
Все мы труп бесценный охраняем…
Город спит. Но спят ли те, кого
Эта весть по сердцу полоснула, —
Что не стало более его,
Что свирель ремнем перехлестнуло…
Нет, не спят… Пускай темны дома,
Пусть закрыты на задвижки двери, —
Там, за ними — мечутся впотьмах
Раненые ужасом потери….
Там не знают, где бесценный труп,
Тело ненаглядное, родное;
И несчетность воспаленных губ
Хрипло шепчет имя дорогое…
В ледяной мертвецкой у окна
Золотая голова на плахе;
Полоса на шее не видна;
Кровь, и — лист приколотый к рубахе.

Неужели необходимо
Петлю на шею надеть,
Чтобы идущие мимо
Не мешали петь?..

Неужели только из гроба
Поэту звучать дано,
А без этого никто-бы
Не слушал, чем сердце полно.

У досчатых трактирных стоек
Души не сжечь до конца,
Дурманами злых попоек
Не напоить певца.

Выплеснуть сердце наружу,
Бросить предсмертный хрип
В туманную стужу
Перед приходом зари.

В неизбывной предельной печали
Осознать: «Погибай, поэт!
Если хочешь, чтоб песни звучали,
Выбивай из-под ног табурет».

Но кровь, что по жилам бежала,
Но горло, таившее звук,
Сильнее смертного жала,
Сильнее веревки и рук.

И не клятвы у свежей могилы,
И не жалобы, а призыв:
Поэты, крепите силы —
Есенин с нами, Есенин жив!..

И разве когда-нибудь краше
Звучал его напев?
Поэты, для ваших пашен
Им уготован сев…

Неужели необходимо
Петлю на шею надеть,
Чтобы идущие мимо
Не мешали петь?

Березки в платьицах зеленых
С узором яркой бересты
В весенних шумах, зовах, звонах
Кладут поклоны и кресты.
И поутру поют они же
Свой светло-заревый псалом
И кланяются ниже, ниже
Под искрометным топором;
И к речке, на веселых склонах,
Где жизнь их радостью цвела, —
Положат в платьицах зеленых
На землю юные тела.
И над безвременным кладбищем,
Где пелся неземной псалом,—
Мы не найдем, мы не отыщем
Печали в пламени вечеровом.
Лишь осенью, когда в затонах
Злой ветер сморщит лик воды,
Мы вспомним в платьицах зеленых
Березок стройные ряды.

Над твоею несчастною долей
Голосить, тосковать, причитать,
Снежный ветер по русскому полю,
Чтобы мог те слова разбросать,

Чтобы ели седые заплакали,
И березы родные твои.
Золотые ключи иссякли,
В землю скрылись стихов ручьи.

И тоски по тебе не рассеять…
Как придет без тебя весна?
Ах, сгубила тебя… «Рассея»…
Азиатская сторона!

В этом мире, темном и убогом,
Где должны мы коротать свой век,
Ты бродил недолго по дорогам
С невеселой кличкой: «человек».