Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Замолкли выстрелы, и ждали все дуэли, —
И на противников во все глаза глядели;
Вот Граф и капитан уже идут по кругу,
И правою рукой грозят они друг другу,
А левою спешат снять шапки для привета
С улыбкой вежливой, таков обычай света:
Сперва приветствовать, потом убить жестоко.
Вот сабли скрещены, противники с наскока
Ударили клинком, припали на колено
И наступали вновь и вновь попеременно.

Меж тем, Тадеуша увидя перед фронтом,
Договорился Плут с лихим сержантом Гонтом,
Отменнейшим стрелком и воином бывалым:
«Гонт, если справишься с назойливым нахалом, —
Пробьешь в груди его отверстие пошире,
Получишь от меня за труд рубля четыре!»
Гонт поднял карабин, прельстился он наживой,
Товарищи его от пуль укрыли живо.
Он метил не в ребро, а в голову, однако
Едва лишь шапку сбил с отважного поляка.
И покачнулся тот. Раздался крик: «Измена!»
Кропитель ринулся на Рыкова мгновенно,
Тадеуш спас его, не то бы вышло худо
И Рыков бы живым не выбрался оттуда.

Добжинские с Литвой опять в согласье были,
Размолвки давние рубаки позабыли.
Сражались доблестно, друг друга поощряя.
Добжинцы видели, как шел Подгайский с края
И егерей косил палево и направо.
Кричали радостно: «Подгайский, браво, браво!
Литвины молодцы! Толк понимают в битве!»
Сколуба закричал израненному Бритве,
Который саблею махал еще живее:
«Виват Добжинские! Да здравствуют Матвеи!»
Не слушали они — ни Матька, ни монаха,
А доблестно дрались без устали и страха.

Покуда фронт еще удерживала рота,
Гречеха вышел в сад, видать, затеял что-то,
Недаром рядом с ним шел осторожный Возный,
Выслушивая план атаки грандиозной.

Стояла сырница на поле конопляном,
Где треугольник был построен капитаном.
Казалась сырница обширной ветхой клеткой
Из балок, связанных крест-накрест, — кладки редкой.
Сквозь щели кое-где круги сыров светились,
Снопы пахучих трав под крышею сушились —
Шалфей, анис, ревень, чесночные головки.
Ну, словом, здесь была аптека Соплицовки.
Диаметром она в полчетверти сажени,
Но на одном столбе держалось все строенье,
Что аиста гнездо! Подгнил и столб дубовый,
Который был всего строения основой,
И расшатался он, подточенный столетьем,
Давно уже Судья был озабочен этим.
Хотел он сырницу на новый столб поставить,
Но не сломать ее, а только лишь поправить.
Все как-то времени не находил покуда
И только столб подпер, чтобы не вышло худо.
Вот эта сырница, без прочного упора,
Над треугольником свисала у забора.
Гречеха с Возным шли к ней сквозь кустарник дикий.
Несли они шесты, как сабли или пики;
За ними ключница тащила поваренка —
Мальчишка хоть куда, есть у него силенка!
Пришли, уперлись в столб тяжелыми шестами
И всею тяжестью на них повисли сами
(Так на речной мели засевшую вицину
Толкают с берега шестом на середину).

Столб хрустнул, сырница свалилась, как лавина,
И роту егерей смешала воедино.
Где треугольник был — валялись трупы, бревна,
Сыры залитые, окрашенные словно
То кровью красною, то мозгом светло-серым.
Уже на егерей несется Граф карьером,
И Розга их сечет, орудует Кропило,
Шляхетство со двора толпою повалило.

Лишь восемь егерей с сержантом уцелело, —
И против Ключника они стояли смело,
Все девять дул ему глядели в лоб, однако
Свой Перочинный Нож уже занес Рубака.
Увидя это, ксендз перебежал дорогу
И тотчас бросился под ноги Козерогу.
Раздался дружный залп. И вот из тучи дыма
Гервазий на ноги поднялся невредимо,
Хватив двух егерей железною дубиной,
Другие прочь бегут, за ними — Перочинный..
Они по большаку — и он бежит по следу,
Влетают на гумно — и, празднуя победу,
На их плечах туда врывается Гервазий
И там свирепствует в воинственном экстазе.
Из мрака слышатся и вопли и удары,
Но вот замолкло все и вышел Ключник старый
С кровавым Ножиком.
Шляхетство ликовало —
И как не ликовать? Со славой воевало!
Отважный капитан один остался вскоре,
Но не сдавался он. Тут вышел Подкоморий
И, палашом взмахнув, промолвил важным тоном:
«Не запятнаешь ты оружия пардоном,
Дав мужества пример и выказав отвагу,
Но битву проиграл, отдать ты должен шпагу!
Никто не посягнет на жизнь и честь моспана,
Я пленником своим считаю капитана!»

И Рыков, тронутый столь благородной речью,
Со шпагою в руке шагнул ему навстречу
(Была она в крови до самой рукояти).
«Собратья ляхи, — так промолвил он. — Некстати
Без пушки были мы! Наказывал Суворов
Без пушек не ходить на ляхов, знал ваш норов!
Во всем виновен Плут, он допустил до пьянства,
Не то бы егеря перестреляли панство,
Он командир, с него и взыщет царь сурово.
Я, ляхи, вас люблю, даю вам в этом слово!
И как вас не любить? «Люби дружка как душу, —
А спуску не давай. Тряси его, как грушу!»
Сражаться рады вы и пить не прочь, камрады!
Для пленных егерей прошу у вас пощады!»

У Подкомория не встретил он отказа,
И Возиый огласил пункт нового приказа:
Всем раненым помочь, потом очистить поле,
Оставшихся в живых не истребляя боле.
Майора не нашли; бежал он с поля битвы
И на чужом дворе в траве шептал молитвы.
Узнав, что кончен бой, покинул двор соседний.

И тем окончился в Литве наезд последний.

На утренней заре, темнея, нарастая,
Слеталась облаков разрозненная стая;
Чуть солнце за полдень поникло головою,
Полнеба облегло их племя грозовое
Свинцовой тучею: ее несло все ближе,
Уже отяжелев, она свисала ниже,
Отстала от небес одною половиной
И распростерлась вширь над хмурою долиной,
Вбирая все ветра, раздувшись, словно парус,
На запад понесла стремительную ярость.

Настала тишина, и воздух недвижимый
Молчал, как будто бы тревогой одержимый.
Под ветром только что клонилась долу нива
И выпрямлялась вновь от бурного порыва,
Бушуя волнами, теперь оцепенела
И, ощетинившись, на небеса глядела.
Березы гибкие, что были в придорожье
Еще недавно так на плакальщиц похожи,
Что, по ветру пустив серебряные косы,
Склонялись трепетно под синие откосы,
Теперь, безмолвные, от горести слабея,
Стоят, окаменев, подобно Ниобее.
И только у осин листва дрожит пугливо.
Стада, привыкшие домой плестись лениво,
Сегодня скучились и в страшном беспорядке
Все с выгона домой пустились без оглядки.
Бык опустил рога и землю бьет копытом,
Пугает он телят мычанием сердитым.
Огромные глаза возносит ввысь корова,
Губами шлепая, вздыхает бестолково;
А сзади топчется, похрюкивая, боров,
Ворует хлеб в полях — таков зловредный норов!