Фрида Каплан - Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим

К счастью, все обошлось очень хорошо. Я сдала почти 20 экзаменов на круглую пятерку, и после последнего экзамена уехала в Вильну. Туда мама прислала мне аттестат (аттестат зрелости, к которому я готовилась два года).

Так как наше имение было продано, наша семья и часто некоторые из бывших дачников имения — все вместе начали жить на наемных дачах вокруг Вильно. Одно лето это были Верки, другое — Нововилейск и третье — Ландварово. Каждое лето в другом месте, и каждая дачная местность была живописнее и красивее предыдущей. Река Вилия, Вилейка, озеро в Верках и озера в Ландварове — холмы и леса, поля и сады, парки и луга — я не знала места более красивого, если не считать Швейцарии. В Ландварове было графское имение графов Тышкевичей, были лодки на прудах, был огромный парк, кавалькада наездников и изящных наездниц в амазонках, псарня и конский завод — все это вещи, которые мне были внове и очень интересны: книги Мицкевича, Сенкевича и Тургенева оживали.

В Нововилейске я имела свою наемную лодку, в которой я уезжала на рассвете, завтракала в железнодорожной будке свежим черным хлебом, парным молоком и яблоками с дерева. Речка Вилейка имела изгибы и «разливы», ветлы и березы низко росли в бухтах, как на пейзажах Левитана. Я брала всегда с собой книги и возвращалась только к обеду. Но красивее всего были Верки, на берегу широкой Вилии, вблизи Зеленого озера. В глубоком сосновом лесу это озеро было необычайно зеленого цвета от растений (альги), которые росли на дне его, или от какого-то особенного химического состава воды, я не знаю. Это озеро было окружено лесом, и можно было целые дни проводить среди сосен и воды. В Верки ездили на небольшом моторном катере мимо красивых дач, вилл в стиле барокко, мимо станции Волокумпия и церкви готической — Калаврия в Тринополе, башни этой церкви были как на средневековых замках. Издали были видны горы — Замковая, Крестовая и холмы Поспешек.

Как могли люди эту неповторимую красоту, которая вызывала религиозное чувство и восторг перед творением Божьей природы и творчеством рук человеческих, — как могли люди впоследствии залить все это морем невинной крови стариков, женщин, детей и всех тех «малых сих», о которых говорит Достоевский…

Я не могу думать о Виленских окрестностях — Зверинце, Погулянке, Антоколе, этих лесах и дачных местностях, где мы, молодые, росли и веселились, не причиняли никому зла, чтобы не вспоминать снова, как и в Ошмянах, — Понару, братские могилы, полуживых людей, залитых негашеной известью, заживо сожженных и похороненных, — моих братьев не в переносном, а в самом настоящем смысле этого слова: от всей огромной семьи моего отца в Вильне, Вилейке, Лодзи, Белостоке и во всей Польше и Литве не осталось ни одного человека: немцы и их помощники — поляки и литовцы — уничтожили всех, всех, всех. Так создалось шесть с половиной мильонов жертв. Потому так тяжело вспоминать те красивые годы и лета моей молодости в «литовской Швейцарии».

Я старалась всегда иметь комнатку в мезонине или во флигельке, чтобы мне не мешали работать и учиться. Часть лета обычно я проводила у мамы в Райволе в Финляндии или в Сестрорецке, в более северной и суровой природе. В Райволе мы жили в небольшой дачке, построенной в легком итальянском стиле, с балконами и лоджией, с красивым садом и массою цветов.

Петербургские белые ночи, когда можно было читать без лампы, бродить ночью по лесам и по берегу Черной речки (где жил русский писатель Леонид Андреев), оставили мне другие воспоминания. Белая ночь, светлые сумерки давали то настроение, которое нервные люди переносили тяжело, но которыми мы, молодые поэтические натуры, восхищались и вдохновлялись для стихов, хороших и плохих. Кто на что горазд. Там я читала и перечитывала Пушкина и Достоевского, видела во всех людях «призраков».

Впрочем, после экзаменов, которые я выдержала в очень напряженной атмосфере, я так расстроила свое здоровье, что меня послали за границу. Я жила в Тевтобургском лесу, в санатории по системе Ламана [143] Врач из Швейцарии Гейнрих Ламан «в 1888 г. основал в Weißer Hirsch физиатрический санаторий, целенаправленно расширил его в огромный комплекс санаториев и вилл для пациентов. В духе того времени он развивал особую систему оздоровительных мероприятий при помощи так называемых природных методов: здоровое и вегетарианское питание, много гимнастики, плавания и других видов физкультуры, движения на свежем воздухе в легкой одежде и т. д. Методы Ламана имели огромный успех, в 1910 году у него лечилось более десяти тысяч пациентов… много состоятельных русских…» (Э. Хексельшнайдер. Дрезденское лето Марины и Анастасии Цветаевых. В: Э. Хексельшнайдер. Дрезден — сокровище в табакерке. Впечатления российских деятелей культуры. СПб., 2011). . В маленьком бунгало, в котором было всего две комнатки с двумя балконами для двух дам, я много лежала, отдыхала в шезлонге, но по утрам мы делали гимнастику, брали ванны, а после обеда, под вечер гуляли по расчищенным дорожкам леса, в котором первый наци — Герман, или Армин, Херусский [144] Тевтобургском лесу в 9 г. до н. э. херусский князь Армин напал на римлян и разгромил их, отчего история Германии развивалась в большой степени независимо от Рима. Видимо, жестокость древнего германца побудила мемуаристку увидеть в нем «первого наци». — одерживал свои победы и где ему поставили памятник.

Когда я окончила лечение, я поехала кататься по Рейну. В Бонне у меня была приятельница Марта, еврейка, очень ассимилированная. Она была камеристкой у богатой немки. Они жили в трехэтажной вилле — всего только старая дама и прислуга: кухарка, кучер и Марта. Старуха имела свои апартаменты внизу, второй этаж был закрыт и проветривался только два раза в году перед большими праздниками, если приезжал единственный наследник, внук этой дамы. В верхнем этаже, скорее мансарде, жила Марта, имела очень скромную комнатку. Здесь она меня приняла. Она выпросила себе на несколько часов коляску и повезла мне показать Бонн, дом Бетховена — небольшой, но приятный и уютный, со всеми реликвиями великого композитора, университет и проч. По ее же совету я поехала в Годесберг, тот самый прекрасный Годесберг, против Семигорья (Зибенгебирге), с феодальными замками, со скалами, на которых сидела гейневская Лорелея, — места, которые я любила по описаниями Тургенева в его рассказе «Ася». И в этом городе, который стал потом символом человеческого предательства и унижения [145] Годесберг (с 1925 г. Бад-Годесберг) был одним из любимых мест Гитлера: с 1926 по 1945 г. он отдыхал здесь почти 50 раз. В 1938 г. здесь прошла встреча фюрера с британским премьером Н. Чемберленом по поводу судетского кризиса и отсюда был отправлен меморандум Чемберлена послу Чехословакии в Великобритании Я. Масарику, требующий отчуждения Судетской области в пользу Германии. , я провела несколько недель.