Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

Без шофера, сама по себе, утыкается бампером
влажным
и случайно сшибает в ночи зазевавшихся пьяниц.
Вечно рыщет машина во тьме.
Пусть вся музыка хищных вечерних гуляний утихла,
все же рыщет машина, и знак номерной
так же полон ее оживляющих букв.
И лишь только один питекантроп, вечно один
питекантроп,
ловит машину под утро и загоняет в гараж.

Morrison’s Song

Я плачу о мачо…
Ему не понять, что бродяга иначе,
чем он, достигает блаженства, вниманья
восторженных женщин с цветами желанья.

Я плачу о бывшем и настоящем…
О бывшем, в цветах
Настоящим не ставшем.

Змея с президентскою дочкой жила,
Нерон где-то бегал, окутавшись шкурой,
но грех человечества не был натурой,
хотя грех всегда — отражение зла.

Я плачу о том,
кто все это напишет,
о том, как в потемках
устало он дышит.

Я сын адмирала,
тень блудного сына,
но та субмарина,
в которой мы плыли…
…он в ней не повинен.

Наивное — глупо?
И свято!

Кофе на небесах
Ангелы вторглись, чтобы весть возвестить
Горлом своим всем детям заснувшим.
Боже! — пришли времена — мы их ждали
за чашкою кофе
со всеми друзьями на небесах.

Ангелы въехали в мою форточку на мотоциклах,
с радостным воплем, на крыльях неся
хлопья первого снега — Боже! — мы снова
подымаемся, пав,
со всеми друзьями на небесах.

ix. Baila, mi hermana (pasada segunda)
Танцуй, моя сестра, танцуй!
Тело женщины, бейся и вейся,
На объятия снова надейся.
Танцуй, моя сестра, танцуй!

Мы еще повторим нашу жадность
К немедленным переменам.
Мы еще повторим, повторим —
Непременно!

Танцуй, моя сестра, танцуй!
Это все отступленья: давши раз представленье,
Мы немного устали…
Повторяем сначала!

Ведь не зря ангелы влетали в мою форточку
Танцуй, моя сестра, танцуй!

Кто ест пюре из яблок
По утренней поре,
Тот в тысчу раз счастливей
Не кушавших пюре.
Возьмем мы для примера:
К девице шел кюре
Затем, чтоб исповедать.
Бьет крест по сутане,
Глаза сверкают шало,
Дрожит, как жеребец,
Видавший виды малый —
Ну девице конец!
— «Святой отец!» — «Покайся!
Спасать я падших рад.
А лучше раздевайся —
Так требует обряд».
Летят чулки, подвязки:
Чтоб душу упасти,
Какой не веришь сказке?
— «Ах, девица, прости!»
Поругана невинность —
Но ловок наш кюре:
Чтоб девицу утешить,
Подносит ей пюре.
Ах, дьявольские сети!
Учитесь у кюре,
Живущие на свете,
Дарить другим пюре!
Студент собрался милой
Подарок подарить…
Но денег нет в кармане,
Да и не может быть.
А если бы и были,
Так что же? Все равно
Для дам искать подарок
Мужчинам мудрено.
Убеждены мужчины,
Что тысячи сортов
Духов и прочей дряни,
А равно и тортов,
Даны товарам этим
Лишь с целию одной:
Чтобы как можно круче
Расправиться с мошной.
Куда ж идти студенту?
И где искать ответ?
Печально настроенье,
Как прерванный минет.
Но чрез тысячелетья
Мерещится кюре:
«да отвяжись от бабы!
Пусть лопает пюре!»

а она говорит: «Не мешайте мне спать!..»

и Держатель Тумана с молочною кожей,
с ветряком на макушке,
напрасно он гонит
своих снежных овчарок

там, где Это и То сочленились у гор
в морщинах природных страданий,
напрасно он гонит
своих ледяных овец

а она говорит: «Не мешайте мне спать!..»

«а я-то уже умер…», — маленький ей повторяет:
«О, я долго автобуса ждал!
И внутри все дрожало, перемен ожидая
единственной верной такой…»
— маленький все повторяет

«и всякие-всякие были — для песочницы,
для прыщей, для уверенности юного буйвола,
для очков, для морщин, для седин,
для скрещенных рук
и потертых монет на глазах», —
— маленький все повторяет

а она говорит: «не мешайте мне спать!..»
а она говорит: «ну прошу вас, оставьте в покое…»

Пустырь и няша. Жесткий ветер
Обрывки воздуха несет
И клочья неба. Ветер метит
Земле во вспученный живот.

Здесь — вздыбленный навстречу ветру
И недокончивший прыжок,
Приваренный к скелету смертью,
Гниющий лес оленьих ног.

Здесь рыхлый череп размозженный
Готов, задрав облезлый хвост,
На сухожильях напряженных
Буксировать свинцовый мозг.

«В пустых орбитах, вне вращенья,
Прыжок растянут на года:
Судьба последнего движенья —
Быть неподвижным навсегда.

И из себя шутов мы корчим
И ищем взглядом, кто бы смог
К иному бытию окончить
Наш неоконченный прыжок».

Сперва струились волосы…
Потом,
В прекрасном утопая водопаде,
В круговороте зеленоватой бронзы,
Как бы моля об истинном спасенье,
Взмахнули руки через занавесь волос —
И каждый палец золотом занялся,
И так отяжелели пальцы,
Что руки к бедрам, вниз, бессильно пали,
И там, обвиснув, как две бронзовых струи,
Вдоль туловища обветренной скалы,
Журча, в бессильном жесте свились,
И сразу стали золотом глаза.

Сперва струились волосы,
Потом…
Потом огромное и золотое тело
Рассыпалось на маленькие струйки,
Как будто сбившиеся волосы
Натужно расчесал огромный гребень…
…и дождь бесился и звенел.

Что ж, научи меня, гроза,
Изысканному мастерству быть каплей.

Когда даная,
Дежурная, очередная,
Свои колготки надевая,
проходит к сизому окну
И, на морозные узоры
Бросая ледяные взоры,
Стоит,

То зеркалу в прихожей
Весь этот город кажется похожим
На сон, пролитый в лоно вкрадчивым дождем.
Единственная верная Даная!
Я постепенно ощущаю,
Что в каплях слов моих и ласк
Металл на медь
Привычка замещает
И ярче блеск становится,
А теплота бледней.

Я золотом быть разучился.
Кольцо души моей перековать
Под палец твой так трудно —
Хрупок сплав.
В зеленой пленке окислов
Лежит он
И дышит тяжело в припадке астмы.

А помнишь, я умел…

Ятрышник цвел.
Осока протыкала натянутый батут пруда,
Где акробатику показывали нам
Лягушки из зеленой яшмы.
Мой красный клюв
Срывал кувшинку,
И грудь высокую твою
Я осыпал цветком —
Одним цветком.
Бил белыми крылами
По бокам
И шеею ласкал протянутую руку…
Потом я твой коровий бок крутой
Поглаживал рукой при переправе.