Низами Гянджеви - Сокровищница тайн

Возвратился хаджи . На индийца, влекомого к негам,
Он, как тюрок, нагрянул, нагрянул внезапным набегом.

Он сказал: «Эй, мудрец, принеси мне немедленно…» — «Что?» —
Тот спросил. — «Да динары». — «Молчи, все динары — ничто!

Щедрым стань, о достойный! Настойчивость брось. Ведь налога
Не взимают с развалин. У нищего стал ты порога.

Твой кошель опустел. Воздух в воздухе. Скорбный бедняк
И тугой кошелек! Совместит их лишь только простак.

Кто посмел бы по-тюркски на тюркские мчаться кибитки?!
Кто бы мог у индийца на время оставить пожитки?!

Столп достоинств моих и рукни искрометного шквал!
Столп не выдержал, нет, он под тягостным грузом упал».

С сотней возгласов буйных смеялся он, все раздавая.
С сотней стонов печальных он пал, о прощенье взывая.

Он стенал: «Я стыжусь! Да простит меня милость твоя.
Пусть неверным я был, мусульманином сделался я.

Мир не в вечном цветенье, с ущербом он горестным смешан,
Но в ущербе твоем только я, заблудившийся, грешен».

И хаджи молвил бог грозным голосом судного дня:
«Он скорбит. Все прости, тяжкой злобы в душе не храня».

И владелец динаров, услышавший бога, динары
Не хотел вспоминать. Мудрой щедрости понял он чары.

И подумал хаджи : «Я смирюсь. Я в убытке — ну что ж!
С неимущего шейха динаров своих не возьмешь.

У него ни зерна, у него нет иного залога,
Кроме веры в добро да надежды на милости бога.

Не богач этот суфий , он вечной нуждою томим,
Он имеет лишь «нет», лишь « алиф », что стоит вслед за « мим » [107] Мим» и «алиф» вместе образуют арабское слово «ма» — «нет», «не». .

И промолвил хаджи : «Если хочешь, я буду не строгим,
И проступок твой тяжкий не тяжким покажется многим,

Но, притворщик, скажи: «Мне отшельником быть не с руки», —
И рукою своей ты чужие не трогай мешки.

Независтливых нет, вожделений людских не измерить,
Горсти праха, о шейх , никому мы не можем доверить.

Прячь от дьявола веру. Храни этот клад, говорю,
Богдыхана запястье никто не дарует псарю.

Если веру отдашь, на тебя не наложат ни пени,
Разоренным глупцом на последней ты станешь ступени.

Полон жара иди. Мир — стоянка, влекущая к злу.
Должный край ты найдешь, только веру держа за полу.

Небосвод не на нищих во мраке ночей нападает,
На большой караван, на вельмож, богачей нападает.

На дорогах грабитель он, грабить ему нипочем.
Помни: быть неимущим отрадней, чем быть богачом.

Постигая весь мир, проходя его многие долы,
Я узнал: из-за сладости ведают бедствия пчелы.

Горек лев. Но заранее стал он таким для чего?
Чтоб, когда он погибнет, зверье не съедало его.

Ввысь стремится свеча и затем оседает, и хочет
Полнолунья луна, полнолунье же убыль пророчит.

Ветер борется с прахом, его ударяя сплеча,
Но в бессилье стихает, его понапрасну влача.

Разве водные птицы, скажи, догадаться могли бы,
Что цветные чешуйки являются бедствием рыбы?

Те червонцы мои, что твою искушали нужду,
Стали зовом к молитвам, твою победили беду».

Чтоб сиять в чистоте, чтоб от нужд отказаться не ложно,
Подражай Низами; проиграл ведь он все, что возможно.

О довольный! Ты к миру, в спокойствии сладком, привык.
Ты — осел на лугу, ты к кормушке склонившийся бык.

Что тебе это солнце, лазурных высот сердцевина,
Что тебе эта синь, эта выси просторной равнина!

Это только для тех, в чьем познанье сияющий свет.
У незнающих мира — о нем помышления нет.

Подними же свой взор, не довольно ль ты тешился дремой?!
Ты назначен идти по дороге, тебе незнакомой.

Почему же ты спишь, иль засада тебе не страшна?
Смертных, полных раздумья, всегда устрашала она.

Очи вскинь, рассмотри эти синие своды печали,
На ничтожность твою не они ли тебе указали?

Твой рассудок — старик, он рассеян. Предался он снам,
Он тебя позабыл. Ну так что ж! Призови его сам.

Кто бы знал о тебе, если б разума свет величавый
О тебе не вещал? Только с ним и добился ты славы.

Разум светлый — мессия ; всегда он к познанию вел.
Без него ты — погрязший в дорожную глину осел.

По дороге ума ты иди за сияющим светом
Иль домой возвратись и забудь о скитальчестве этом.

Не пьяни мирный разум, его на пирушках поя,
Разве соколом ловчим ты будешь кормить воробья?

Даже там, где вино восхваляется словом приветным,
Разум сделал его нелюбезным тебе и запретным.

О вино! В пьяной чаше людская качается честь,
Но припомни о том, что вино древней мудрости есть.

Хоть сжигает вино все земные печали, но все же
Не вкушай ты вина; ясный разум сожжет оно тоже.

Вина — разум лозы, но вкушать огневое вино
Для утехи души лишь одним неразумным дано.

Всё желая постичь, не вкушай ты в томлении томном
То, что может все в мире таинственным сделать и темным.

Неразумным считай человека, вкусившего то,
Что каламом неведенья все обращает в ничто.

Ослепи ты глаза — всех мечтаний непрошеных, чтобы
Вправить ноги в колодки глупцам, устремленным в трущобы.

Ты « алиф », что влюблен в свой высокий пленительный стан,
Ты безумною страстью к себе самому обуян.

Коль с «алифом» ты схож, — птицей будь, потерявшею крылья
Ты склонись буквой « ба », своего не скрывая бессилья.

Украшая собранье, стоишь ты, «прекрасный алиф »,
И к себе ты влечешь благосклонности общей прилив.

Не подобься шипу, что в лазурь устремился спесиво,
Ты склонись кроткой розою: роза смиренна на диво.

Не стремись поиграть, будь разумен. Ведь ты не дитя.
Помни: дни пробегают, не вечно блестя и цветя.

День уходит, и радостных больше не будет мгновений.
Солнце юности гаснет, и длинные тянутся тени.

Это ведомо всем, — ведь когда удаляется день,
Все, что в мире, бросает свою удлиненную тень.