Наталья Тимофеева - На склоне пологой тьмы [сборник]

Стекло и хрусталь на деревьях
Мерцают в медовых огнях,
И птицы в заснеженных перьях
Кружат в этих скудных краях.

Дыхание ночи студёно,
Мороз, что ни час, то сильней,
И с тонким серебряным звоном
Сосульки слетают с ветвей.

А парк нереально прозрачен,
Искрится опаловый наст,
И месяц смотрящим назначен
Зимою, что спуску не даст,

Пока не истратит запасы
Мертвящей своей белизны,
И всё выразительней стансы
Февральского ветра слышны.

Свила одиночества кокон
Вкруг мира небесная тьма,
И месяца тоненький локон
Опять его сводит с ума.

На резком слове не взыщи,
Источник всех моих сомнений!
Ты болью сердце истощил,
А ум исполнил сожалений.
Мне не понятна суета,
Как не понятны недомолвки,
Увы, святая простота
Больней вонзается иголки.

Ты помнишь этот странный час,
Когда легко и невозвратно
Развёл февральский сумрак нас,
А март не принял нас обратно?
Я помню этот страшный миг,
Когда глаза, сравнимы с бездной,
Моей души гасили крик
Своею тайной бесполезной.

Какое множество причин
Покончить с нашим мезальянсом!
Но у судьбы закон один, —
Всю жизнь раскладывать пасьянсы.
И даже свой роскошный дар
Она сумела так искомкать,
Что нет в помине прежних чар,
Лишь мысли кружатся позёмкой.

Припев:
И не весна ещё, и больше не зима,
То луг цветёт в душе, то стынет вьюга…
Наверно, снова виновата я сама,
Что мы с тобой не поняли друг друга.

Людоедские брови правя,
Ухмыляясь усатым ртом,
Не считал человечков Сталин, —
Каждый был у него винтом.

Винт крути, и — насколько станет.
Перетянешь, таков и прок.
Всё про всех знал великий Сталин —
Не провидец и не пророк.

Он — кормилец шакальей стаи
И, за горло подняв страну,
Из костей строил стены Сталин,
На костях проиграл войну.

Субкультуру взрастив на крови
Негодяев и стукачей,
Он себе певцов заготовил,
Он оставил нам палачей.

Проще будет почить героем,
Запластав своей грудью дзот,
Чем великой страны изгоем
Забивать мокрой глиной рот.

Проще будет войти в анналы,
Переняв чьей-то жизни миг,
Чем кайлом прорубать каналы,
В мать рябой славословя лик…

От свободы рабы устали,
Им бы снова под власть кнута…
Где ты, новый великий Сталин,
Где ты, заданный шаг винта?

Ждут добычи кровавой черви,
Да горластое вороньё.
Слишком много плодится черни,
Подоспело твоё жнивьё,

Русь великая, будь покойна,
Мы удобрим твои поля,
Мы накормим собою войны,
Чтобы снова цвела земля,

Чтобы воры и мародёры,
Вновь кроили тебя и жгли,
И чтоб мы на твоих просторах
Только смерть себе обрели.

Я обожаю княжие цвета
От красной двери до зелёной рощи.
Мне нравится святая простота
Пустых просёлков, где рассудок ропщет
Лишь над следами человечьих рук,
Оставивших обрывки разной дряни.
Люблю в природе выверенный звук
И постепенность. В ослеплённой рани
Хочу не знать о том, что будет днём,
А вечером не быть в плену у страхов,
И, озирая жизни окоём,
Не поминать, что жизнь была не сахар…
Весь этот мир придуман напоказ,
Он, как и я, не прячется от боли.
И я его уже в который раз
Спасти не в силах от чумной неволи
Нещадных и неузнанных потерь,
Когда безумье побеждает разум,
И красная не разделяет дверь
Зелёный миг планеты и заразу
Стяжания. Стигматы ран земных
Горят огнём, никто по ним не плачет.
Как много слов восторженно-пустых,
Как много чувств, что ничего не значат!
И вот опять любимые цвета…
За этой дверью только мы с тобою.
Пускай к нам постучится красота,
Она — как сон с загадкою земною…

На дворе вьётся хмель, а смородина
Сыплет бусины ягод в траву…
Далеко моя милая родина,
Только вижу я как наяву

Старых улиц булыжную оторопь,
И вишнёвую кипень садов,
И ворот разномастную косороть,
И весомую поступь годов,

Что ломали, сносили и строили,
Изменяя ландшафт городов,
Что сермяжную правду рассорили
С гордым жлобством бетонных столбов.

Макает месяц тоненькие рожки
В озёрную задумчивую гладь.
Богинею сидит, напрягшись, кошка
И рыбу-месяц силится поймать.

Она черна, как ночь, что рядом тщится
Смешать все краски вечера в одну
И под кустами сумрачно густится,
И месяц тянет к илистому дну…

Но стрежёт богиня Бастет рыбу,
Что жидкое купает серебро,
И лапой чёрной ночи топит глыбу,
Отправив на таинственное дно.

Глаза сияют вековечной влагой
И, грациозной прелести полна,
Богиня — кошка с гордою отвагой
Подстерегает рыбу-тишь одна.

Скрипучей веткой жалуется тополь
Под щёлканье немолчное скворца
О том, что все хозяин деньги пропил,
Не починив родимого крыльца,

Что покосился дом, сопрела крыша,
Скворечник вверх тормашками висит,
А сам лежит, не видя и не слыша,
Как Бог с землёй цветущей говорит.

Старухи израсходовались ныне,
Живут на свете из последних сил.
И о таком, пропившем совесть сыне,
Нет плакальщиков, — все на дне могил.

А он, проспавшись, распускает палы
И радуется, глядя на огонь.
Горит живое, только горя мало
Тому, кому по сердцу гарь и вонь.

По осени «шишкует» бедолага,
Срубая ветви сосен до вершин,
И деньги с шишек поглощает брага.
А пьёт он дрянь заветную один.

И вот весною ранней в пьяном виде
Сей пиротехник так устал от дел,
Природу напоследок разобидев,
Что лёг в избе и вместе с ней сгорел.

Над пепелищем пели жаворонки,
И щёлкал долго радостный скворец…
Нашли сельчане две зубных коронки,
Что в память им оставил молодец.

Собачка лишь грустила по пьянчуге,
В деревне побираясь тут и там,
Да палками корявыми в округе
Останки сосен кланялись ветрам.

Пирожка хочу за пять копеек,
Чтобы был горячий и с повидлом,
Чтобы пальцы на морозе стыли,
И хрустела корочка слегка…
А ещё хочу, чтоб были сани
С медными полозьями и горка,
Валенки с калошами, и бабка
Нос мне вытирала подолом…
Телевизор с линзою и печка,
Окна, запотевшие от влаги,
Над окном гигантские сосульки,
В вёдрах родниковая вода…
И не думать о большом и вечном,
А читать запоем на лежанке,
Да играть на маленькой скрипульке,
Чтоб мурашки щекотали нерв…
Вечером сидеть у самовара,
Под столом подкармливая кошку,
Чтобы дед кряхтел, а бабка пела
«Отче наш», склоняясь надо мной…