Лариса Керчина - Ностальгия : ОЭ!..

Я пришёл не затем. Я ловлю ускользающий миг,
Возвращаясь назад, создавая эффект повторенья.
И замедленный кадр разрывает пронзительный крик —
Неизбежность паденья рождает свободу паренья.

Я люблю это время рождения светлых имён,
Неожиданность форм истекающих кровью мгновений.
Мне не хочется верить, что все мы когда-то умрём,
Превращаясь в легенды в потоке чужих откровений.

«Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.

… … … … … … … … … … … … … … …

… … … … … … … … … … … … … … …

Есть немота — то гул набата,
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.»

Я могу повысить рождаемость
И даже перейти на самоокупаемость
Своих пороков и слабостей,
Увеличить число радостей
За счёт накопления тряпок,
Могу чаще плакать
О том, что никто не ценит.
Но это ничего не изменит.

Эти женщины ищут любовь, а находят усталость,
А мужчины стаканами черпают скуку со дна.
И торопятся жить, догоняя беззубую старость,
И рожают детей, к дают им свои имена.
Здесь теряются корни причинных и следственных
связей,
И звенит кандалами свободы затравленный дух.
Поколения чахнут в плену «буржуазной заразы»,
И заблудшие жертвы трясёт социальный недуг.
Но потоки волнений сливают в единое русло
Под навязчивый пафос болезненно умных речей.
Здесь искусством считаются споры о целях
искусства,
Здесь стоят монументы, и вовсе не строят церквей.
Здесь удавят за рубль, миллионы бросая на ветер,
Обещая слепую уверенность в завтрашнем дне.
На похожих родителей смотрят похожие дети,
Принося себя в жертву заслугам в минувшей
войне.
Теоретики льют из пустого сосуда в порожний —
Некорректный подход, но зато не болит голова.
Здесь имеющий право так редко имеет возможность,
А имея возможность, так часто плюют на права.
Здесь поэты плодятся как кошки и дохнут как мухи,
Музыкантов никто не услышит, играй — не играй.
Здесь рожают детей, обрекая на новые муки.
Здесь не веруют в бога, но верят в несбыточный рай.

Осень лижет тротуары
И плюёт на наши крыши.
По подвалам жмутся пары,
По подвалам дохнут мыши.
Я копаюсь в смысле жизни,
Будто в собственном дерьме.
От словесных онанизмов
Помутилось в голове.
По Европе бродит призрак…
(Я взахлёб читаю Маркса!)
Бедный призрак коммунизма!
Сколько можно эдак шляться?
Старый Вильям, глупый Вильям,
Тень отца и праотца.
Я тупею от бессилья
В ожидании конца
Политических прогнозов,
Обличительных заметок,
Повсеместного невроза
От запретов на запреты.
…У попа была собака,
Очень поп её любил.
Она съела кусок мяса,
Поп не вынес и убил.
Испустила дух бедняга
И отбросила копыта.
И уже восьмой десяток
Ищут, где она зарыта.
Я сижу в своей квартире
На четвёртом этаже.
Осень. Холодно и сыро.
И паскудно на душе.

Выйду вылить воды и надену защитного цвета рубаху,
Сто двенадцать шагов, а потом повернуться назад.
Я закрою глаза в ожиданье наплыва животного страха,
А потом, а потом я открою глаза, я открою глаза.
Как мне было темно и прохладно в моей комнатушке
знакомой!
Неужели и я покидаю её, чтобы расплёскивать зло и
добро?
Неужели и мне не хватает огня за порогом заветного
дома,
Где в руке серебро или в горле блестит серебро?
Что же делать, когда от порога к порогу дорога
витая?
Ты назавтра жилец, а сегодня стропила горят,
И Борис Пастернак как удод над высокой травой
пролетает,
Где за лугом блаженные сосны как люди из бани
стоят.

Лёгкий снег висит на нитях,
Но вблизи и вдалеке
Всё отчётливее виден
Путь по сгорбленной реке.
Но, покуда не поплыли
Берега, река и снег,
Ты один среди идиллий,
Потому и человек.
Потому от чёрно-белой
Обжигающей струи
Оттолкнёшься неумело,
Продолжая в забытьи
Всё шептать слова о лете,
О тепле родной земли.
Хорошо гулять по свету
Как измятые рубли.

Я пишу Вам письмо постепенно,
Всё пустые заботы достали.
Две страницы похерил наверно,
Надо будет спросить у Натальи.
Вы, мне кажется, были Петрович,
Извините, когда не припомнил.
Как жена, ребятишки, здоровье?
Что за новости в Вашей Коломне?
А у нас благодать и одышка,
А зимою, конечно, ангина,
Да с деньгами пока передышка,
Но зато тишина и малина.
Деревенька, ни света, ни газа,
Лампу ставим под вечер на столик,
Я читаю, Наталия вяжет.
Разве вскрикнет сосед-алкоголик.
Я вот вышел на улицу нынче,
Воробьи, ребятишки играют,
И подумал — а сколько мне тысяч?
Что за глупость меня разбирает.
Я всё думаю — что ж мы по норам?
А припомнишь — прописка, квартира,
Гонорары, химеры, конторы,
И при чём здесь романтика, Дмитрий?
Мы, конечно же, много смогли бы,
И зачем нас куда-то сослали?
Вы наверное где-то погибли,
А не то бы давно написали.

Осталась малая страница,
Где мы с тобою, Боже мой,
Могли бы жить, глядеть в криницу
И видеть свет над головой.
Всегда с тобой, гореть и падать,
А мы считали, что лететь.
Но что же было, что же надо?
И что грохочет? что за медь?
А! это твердь, земля седая!
Так вот где будем я и ты,
Жестокосердно отрицая
Кошмарный приступ пустоты.

Ивы, как женщины, падают в пруд с берегов
незаметных,
Воды расходятся и принимают в себя промелькнувшее
тело.
Даже в душе наступает зелёное лето.
Господи, кто бы заметил, как всё это мне надоело!
Как же душа покоряется снова и снова щемящему
звуку,
Если и слова такого не сыщешь, как будто совсем
не бывало,
Только опять поднимаешь и тянешь усталую руку,
Падаешь в сон на скамейке жестокой вокзала,
И в полшестого утра в ожиданье троллейбуса на
остановке
Вдруг понимаешь ногами своими, уставшими насмерть,
Как хорошо улыбаться пустячной обновке,
Как хорошо восхищаться созревшею басней,
Как хорошо замечать перелет золотой паутины,
Как хорошо обрывать обветшавшие перья,
Как хорошо быть свидетелем целой картины,
Как хорошо быть участником жизни и смерти.