Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

Мелькают звезды в синей бездне.
Гони, шофер! Душа — в огне!
Скорее в сумраке исчезни
Огонь в заплаканном окне.
Мигай за легкой занавеской,
Мани другого на порог, —
Мой спутник — ветер,
Злой и резкий,
Сорвет твой кроткий лепесток.
Обжитый мир четырехстенный
Сдавил по-волчьи — не вздохнуть,
Там есть любовь,
Но нет стремлений,
Там, как несчастье, слово —
путь!

Вперед!
Немую боль разлуки
Я на распутье превозмог.
Прощайте, ласковые руки,
К глазам прижавшие платок!..

Дым березам — по пояс.
Торопись, не просрочь.
Зарывается поезд
В нелюдимую ночь.

Мы так мало знакомы.
Только это не в счет.
Твою голову дрема
Клонит мне на плечо.

Но и в близости строгой
Наших рук, наших плеч
Я ревниво в дороге
Буду сон твой беречь.

Может, жизнью моею,
Той, что в горьком долгу,
Я иное навею,
Я иное зажгу.

Время ветром коснулось
Твоих щек в эту ночь.
О, попутчица-юность,
Торопись, не просрочь!

Далекий день, нам по шестнадцать лет,
Я мокрую сирень ломаю с хрустом:
На парте ты должна найти букет
И в нем — стихи. Без имени, но с чувством.

В заглохшем парке чуткая листва
Наивно лепетала язычками
Земные, торопливые слова,
Обидно не разгаданные нами.

Я понимал затронутых ветвей
Упругое упрямство молодое,
Когда они в невинности своей
Отшатывались от моих ладоней.

Но май кусты порывисто примял,
И солнце вдруг лукаво осветило
Лицо в рекламном зареве румян
И чей-то дюжий выбритый затылок.

Я видел первый раз перед собой
Вот эту, не подвластную эпохам,
Прикрытую сиреневой листвой
Зверино-торжествующую похоть.

Ты шла вдали. Кивали тополя.
И в резких тенях, вычерченных ими,
Казалась слишком грязною земля
Под тапочками белыми твоими…

Но на земле предельной чистотой
Ты искупала пошлость человечью, —
И я с тугой охапкою цветов
Отчаянно шагнул тебе навстречу.

Когда бы все, чего хочу я,
И мне давалось, как другим,
Тревогу темную, ночную
Не звал бы именем твоим.

И самолет, раздвинув звезды,
Прошел бы где-то в стороне,
И холодком огромный воздух
Не отозвался бы во мне.

От напряженья глаз не щуря,
Не знал бы я, что пронеслось
Мгновенье встречи — черной бурей
Покорных под рукой волос.

Глаза томительно-сухие
Мне б не открыли в той судьбе,
Какую жгучую стихию
Таишь ты сдержанно в себе.

Все незнакомо, как вначале —
Открой, вглядись и разреши!..
За неизведанностью дали —
Вся неизведанность души.

И подчиняться не умея
Тому, что отрезвляет нас,
И слепну в медленном огне я,
И прозреваю каждый час.

Та ночь была в свечении неверном,
Сирены рваный голос завывал.
И мрак прижался к нам, как дух пещерный,
Седьмой тревогой загнанный в подвал.

Извечный спутник дикости и крови,
Людским раздорам потерявший счет,
При каждом взрыве вскидывал он брови
И разевал мохнатый черный рот.

Над нами смерть ступала тяжко, тупо.
Стальная, современная, она,
Клейменная известной маркой Круппа,
Была живым по-древнему страшна.

А мрак пещерный на дрожащих лапах
Совсем не страшен. Девочка, всмотрись:
Он — пустота, он — лишь бездомный запах
Кирпичной пыли, нечисти и крыс.

Так ты вошла сквозь кутерьму ночную,
Еще не зная о своей судьбе,
Чтобы впервые смутно я почуял
Зачатье сил, таящихся в тебе.

Смерть уходила, в небе затихая,
И напряженье в душах улеглось,
И ощутил я чистоту дыханья
И всю стихию спутанных волос.

Тебя я вывел по ступенькам стылым
Из темноты подвального угла,
И руки, что беда соединила,
Застенчивая сила развела.

Среди развалин шла ты,
как в пустыне,
Так близко тайну светлую храня.
С тех пор я много прожил,
но поныне
В тебе все та же тайна для меня.

И как в ту ночь, сквозь прожитые годы
Прошли — на грани счастья и беды,
Волнуя целомудренностью гордой,
Твои неизгладимые следы.

В редакции скрипели перья,
Набрасывая дня черты.
Неслышно отворились двери,
И, юная, вступила ты.

Хрипела трубка, билась мелко
На неисписанной стопе.
Как намагниченные стрелки,
Свели мы взгляды на тебе.

И, пропуская что-то мимо,
Ты, чистая, как горный снег,
Сквозь голубую тину дыма
Взглянула медленно — на всех.

Поэт, оценивая строго
Тебя от ног и до бровей,
Вздохнул, не отыскав порока
В томящей красоте твоей.

Испортив снимок черной тушью,
Художник вспомнил о былом.
И тесно, мерзостно и душно
Обоим стало за столом.

А ты — не схваченная кистью,
Не замурованная в стих,
От будничных чернильных истин
Звала в свои просторы их.

Куда? Зачем? Не все равно ли?
Лишь подойди и рядом встань
И между радостью и болью
Сожги придуманную грань!

О срочном выпуске тревожась,
Редактор выискал исход
И, выдав тоном нрав и должность,
Спросил: «Стихи или развод?..»

Чуть удивилась и сказала,
Что ты ошиблась этажом.
И стройно вышла. Шарфик алый
Взмахнул в пространстве за плечом.

Душе привычней встретить ложь и горе,
Пройти судьбой сужденные круги,
Чем услыхать в морозном коридоре
Твои нетерпеливые шаги.

Как нелегко ты пронесла сквозь иней,
Сквозь лес людской, сквозь эти этажи
Закутанную в дымный мех звериный
Доверчивость нетронутой души.

Прости меня, я не умею клясться,
Словам не стать залогом в дни разлук,
Ты все поймешь, притихшая во власти
Моих немного одичалых рук.

И я пойму, как нежен мех звериный,
И буду весь в желании одном —
Пусть твое имя, легкое, как иней,
Во мне звенит тревожным холодком.

Чтоб мог пройти я сквозь любые дали,
Сквозь все судьбой сужденные круги, —
И для меня по-прежнему звучали,
Как в первый раз, летящие шаги.