Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

С дождем не все на свете грозы,
И та, что без дождя, страшней.
Ты знаешь цену льющим слезы
И цену твердости своей.

Чугун отдастся в тяжком шаге,
Но на толпу перед тобой
Повеет силой — как от флага
Со строгой черною каймой.

Густая тень и свет вечерний,
Как в сочетанье явь и сон.
На золотое небо чернью
Далекий город нанесен.

Он стал законченней и выше,
Не подавляя общий вид.
Движенья полный — он недвижен,
Тревожно-шумный — он молчит.

Без мелочей тупых и тусклых
Он вынес в огненную высь
И строгость зодческого чувства,
И шпили — острые, как мысль.

Он вывел в небо заводскую
Монументальную трубу,
И час и два держал людскую
Там, у подножия, толпу.

В нас тяга к высоте издревле.
И вот приплюснулись у стен
Зеваки, вниз ушли деревья,
Дома и ежики антенн.

Тысячелетней гордой силой
Отчаянное ремесло
Торжественно и неспесиво
Его над всеми вознесло.

И справа месяц запоздалый,
И солнце в левой стороне
С далеким, маленьким, усталым —
С ним поднимались наравне.

Сюда не сходит ветер горный.
На водах солнечный отлив.
И лебедь белый, лебедь черный
Легко вплывают в объектив.

Как день и ночь. Не в них ли встретил
В минуту редкостную ты
Два проявленья в разном свете
Одной и той же красоты!

Она сливает в миг единый
Для тех, кто тайны не постиг,
И смелую доступность линий,
И всю неуловимость их.

Она с дичинкой от природы,
Присуще ей, как лебедям,
Не доверять своей свободы
Еще неведомым рукам.

Зима крепит свою державу.
В сугробах трав стеклянный сон.
По веткам белым и шершавым
Передается ломкий звон.

Синеет след мой не бесцельный.
О сказки леса, лег он к вам!
И гул певучести метельной
С вершин доходит по стволам.

Я у стволов, как у подножья
Величья легкого, стою.
И сердце родственною дрожью
Певучесть выдало свою.

В объятьях сосен я исколот.
Я каждой лапу бы пожал.
И красоты кристальный холод
По жилам гонит алый жар.

Коснись ладонью грани горной.
Здесь камень гордо воплотил
Земли глубинный, непокорный
Избыток вытесненных сил.

И не ищи ты бесполезно
У гор спокойные черты:
В трагическом изломе бездна,
Восторг неистовый — хребты.

Здесь нет случайностей нелепых, —
С тобою выйдя на откос,
Увижу грандиозный слепок
Того, что в нас не улеглось.

Черней и ниже пояс ночи,
Вершина строже и светлей,
А у подножья — шум рабочий
И оцепление огней.

Дикарский камень люди рушат,
Ведут стальные колеи.
Гора открыла людям душу
И жизни прожитой слои.

Качали тех, кто, шахту вырыв,
Впервые в глубь ее проник,
И был широко слышен в мире
Восторга вырвавшийся крик.

Но над восторженною силой,
Над всем, что славу ей несло,
Она угрюмо возносила
Свое тяжелое чело.

Дымись, разрытая гора.
Как мертвый гнев —
Изломы камня.
А люди — в поисках добра —
До сердца добрались руками.

Когда ж затихнет суета,
Остынут выбранные недра,
Огромной пастью пустота
Завоет, втягивая ветры.

И кто в ночи сюда придет,
Услышит: голос твой — не злоба.
Был час рожденья, вырван плод,
И ноет темная утроба.

Выхожу я осторожно,
Месяц красен и велик.
А вдали — гудок дорожный,
Как пространства темный крик.

Есть в ночном пространстве сила,
И угрюма, и светла,
Та, что нас разъединила
И по-новому свела…

Я не слыхал высокой скорби труб,
И тот, кто весть случайно обронил,
Был хроникально холоден и скуп,
Как будто прожил век среди могил.
Но был он прав. Мы обостренней
помним
Часы утрат, когда, в пути спеша,
О свежий холмик с именем
знакомым
Споткнется неожиданно душа.

Я принял весть и медленно вступил
Туда, где нет слезливых слов и лиц,
Где токи всех моих смятенных сил
В одно сознанье резкое слились.
И, может, было просветленье это,
Дошедшее ко мне сквозь много дней,
Преемственно разгаданным заветом —
Лучом последней ясности твоей.

Как эта ясность мне была близка
И глубиной и силой стержневой!
Я каждый раз в тебе ее искал,
Не затемняя близостью иной,
Размашисто, неровно и незрело
Примеривал я к миру жизнь мою.
Ты знала в нем разумные пределы
И беспредельность — ту, где я стою.

А я стою средь голосов земли.
Морозный месяц красен и велик.
Ночной гудок ли высится вдали?
Или пространства обнаженный крик?..
Мне кажется, сама земля не хочет
Законов, утвердившихся на ней:
Ее томит неотвратимость ночи
В коротких судьбах всех ее детей.

Река — широкая, как дума,
Кидает на берег волну.
Ненастье птичий крик угрюмый
Пророчит мне, как в старину.

Мечись, вещун, в полете низком,
По-первобытному пророчь.
Звезда на белом обелиске
Печаль вызванивает в ночь.

Иные шумы заглушая,
В предгрозовой глухой борьбе
Земля — горячая, живая —
Прислушалась к самой себе.

Пройдут величественно-жутко
И гром, и взблески впереди —
И все сожмется комом чутким,
Заколотившимся в груди.

Как будто яростным простором,
Всей бездной жизней и смертей
Земля гудит, чтоб счастье с горем
Я рассудить бы смог на ней.

Полет и бег быстрей и выше.
Сближаю землю и звезду.
Но только путь, в который
вышел,
Я до заката не пройду.

Душа, на крыльях, на колесах
Спеши в любой зовущий край,
И все ж познанья трудный посох,
Как крест, неси — и не роняй.

Когда в разрыве дымки серой
Уловишь мира звук и цвет,
Не миг для чувства будет мерой,
Не легким отзвуком — ответ.

Пойдешь, осваивая чутко
За пядью пядь,
за пядью пядь.
Бессилье стынет
в промежутке —
У крыльев скорости не взять.