Елена Чудинова - Medium AEvum II[сборник стихотворений 1990-х гг.]

КАТОЛИЦИЗМ

А.Е.

О, Зимняя Смерть, твои руки как мрамор!

О смутах забудь, презирая молву,

Мы ляжем под плиты в готических храмах,

Которые вряд ли узрим наяву.

Лишь память и сны — достояние наше,

Ржет рыцарский конь, опустив удила,

Святого Грааля хрустальная Чаша

Навеки разбита, Кровь в землю ушла.

И знает земля заповедное Слово,

Вращенье времен замедляет свой ход,

И злак, прорастающий плотью Христовой,

Причастных ушедшему в землю зовет.

Под саваном белым лечь в черное лоно,

Откуда когда-то мы вышли на свет.

…Готический мир из окна капюшона.

И стылое поле. И заячий след.

осень 1990 — осень 1993

СЕСТРЫ [1]

I. Брунгильда:

Мы вместе росли-расцветали,

А стало быть, вместе умрем,

Босыми ногами топтали

Крапиву в овражке лесном.

Брались неохотно за прялку,

Любили уду и силки,

Мы спали с борзыми вповалку,

И воду лакали с руки.

Выносливо крепкое тело,

Похожи и голос и стать…

Фредегонда:

Младенцем беззубым хотела

Зубами тебя растерзать.

II. Фредегонда:

Была темнота колыбели,

Мать видела страшные сны,

Как в лоне ее свирепели

Чудовища, яда полны.

Томило нас бремя короны,

И в ужасе слушала мать,

Как в лоне сходились драконы,

Желая друг друга пожрать.

Сопленница темного дома!

Сестра, что ты скажешь в ответ?

Брунгильда:

Единою страстью влекомы,

Дрались мы — за выход на свет.

III. Брунгильда:

Багровыми тенями полон мой зал,

Бушует гроза над донжоном,

Проклятье — в дому моем кто-то сказал —

Мечом препоясанным женам!

Вот сполохи молний, грохочущий гнев…

Идут со святыми дарами…

Нет яда страшнее, чем кровь королев —

Напейся, припав к моей ране.

IV. Фредегонда:

Сладка твоя кровь, а моя — холодна,

Очаг полыхает как в бане,

Я кутаюсь в мех, мне приносят вина

В серебряном теплом стакане.

Но кровь леденеет и зубы стучат,

Мороз остановит все реки…

Так вот, что сказал остывающий взгляд:

Мы вместе. Навеки, навеки…

Примечание:

[1] На самом деле сестрами не были. Привыкла их считать близнецами задолго до того, как прочла Григория Турского. Но отказываться от образа не захотелось.

ДЕВА МАРИОН

Юный май настает,

Ветер в листьях поет,

Скачет лэди на белом коне:

— Я ждала целый год,

Что же друг мой нейдет?

Робин Гуд, ты вернешься ль ко мне?

— Дом мой — лес вековой,

Хлеб насущный — разбой,

Лютый враг мой — норманнский закон,

Дева, вольный стрелок

Как монах одинок,

Подожди еще год, Марион!

Юный май настает,

Вереск пахнет как мед,

Скачет лэди в зеленом плаще:

— Я ждала целый год,

Что же друг мой нейдет?

Ах, ужель мои слезы вотще?

— Дом мой — лес вековой,

Хлеб насущный — разбой,

Лютый враг мой — норманнский закон.

Мне в чащобе лесной,

Веселей чем с женой,

Подожди еще год, Марион!

Юный май настает,

Голубь почту несет,

Розы дикие пышно цветут…

«Я три года ждала,

Злую пряжу спряла,

Будь ты проклят навек, Робин Гуд!»

СМЕРТЬ РОБИН ГУДА

Навек прощай, зеленый дол,

И ты, лесистый склон!

Мой срок настал,

Я слово дал

Прекрасной Марион.

Прощай листва, прощай трава,

Уж путь мой недалек:

Горит-пылает голова

Настал, настал мой срок.

— Что говоришь ты, Робин Гуд?

О чем твои слова?

— Малютка Джон, простимся тут,

Пылает голова.

Простимся тут, где много лун

Охотились вдвоем,

Покрылся мхом большой валун,

Нависший над ручьем.

Волшебных чар жестока власть!

Могилу мне готовь!

— Чтоб трясовица унялась

Пустить бы надо кровь!

— В крови запрятана душа,

Тебе и невдомек!

Была охота хороша,

Увы, настал мой срок!

Ты слышишь звон колоколов?

Ступай себе назад!

Сойду я вниз, на медный зов,

Там кровь мне отворят.

Внизу, в обители Кирклей,

Сестра Матильда ждет.

Она средь лучших лекарей

Искусницей слывет…

— Привратник, двери мне открой!

Меня давно здесь ждут.

Король лесов перед тобой,

Разбойник Робин Гуд.

И задевает факел свод,

Шипит смола в огне,

— Пускай король лесов войдет,

Пускай войдет ко мне!

В окошке узком серп луны,

В молитве вековой

Как руки стены сведены

Почти над головой.

Светильник глиняный чадит,

Пол устлан камышом.

В тени монахиня сидит:

— Ты с чем ко мне пришел?

— Мне тяжко, впору застонать.

— Я кровь тебе пущу.

— Ты исцеленье можешь дать,

Другого не ищу.

За каплей капля — кровь из жил.

Стук сердца — все слабей.

И голос ласковый спросил:

— Не легче ли тебе?

— Мне легче. Спать охота мне.

Слетает сладкий сон,

Вот скачет рощей на коне

Девица Марион.

Никто не мог меня сразить,

Удачлив честный бой!

Пусть оборвется жизни нить

Под девичьей рукой.

Отброшен на пол черный плат.

— Навек быть вместе нам!

Кудрей веселых златопад

Струится по плечам.

— Отныне нас не разлучит

Ни тот, ни этот свет!

Моей рукою ты убит —

Проклятья больше нет.

— Ты друга в губы поцелуй,

Тебя ль я не узнал?

И слез не лей, и не горюй,

Я жил — не горевал.

На грудь мне камня не клади,

Он мрачен и тяжел.

Мне в ноги желудь посади,

Чтоб крепкий дуб взошел.

Чтоб корни в кости мне вросли,

Чтоб слушать птичью трель.

Зеленым дерном застели

Последнюю постель!

Листвою лес прошелестит,

Кто надо, те поймут:

Под этим деревом лежит

Разбойник Робин Гуд.

СОКРОВИЩНИЦА РЕЙМСА

I. — Смотри, это ты на носу корабля,

Из золота, в стеклах витрины!

— Меня ожидает Святая Земля,

Святая земля Палестины.

— Смотри, это ты в окружении дам!

Найдите средь прочих Елену!

— Плывет мой кораблик по Мертвым морям,

По праху, по пеплу, по тлену.

По волнам минувшего путь я стремлю,

Кораблик послушен приказу:

Покой и надежду нести королю

Пронзенному язвой проказы.

25. III.1993

II. Ковчежец-корабль режет волны упрямо,

Крут парус и пенится вал.

О ком же вы плакали, нежные дамы,

Когда мой король умирал?

Какая болезнь наложила оковы!

Все гуще дыхание тьмы.

…Цветет розмарин на лужайке шелковой

Под сенью узорной кормы.

Присядем в кружок, в рукотворные травы,

Беседа и фрукты сладки,

Мы будем учтивы, надменны и правы,

Снимая перчатку с руки.

Как долог наш путь до пустынного зала,

Дух ясен, лишь тело — мертво.

… Зачем ни одна, ни одна не сказала:

— Клянусь, я оплачу его!

III. Я — Линор, Эльенора, Елена,

Надо мною — сапфировый крест[1],

Приближенье мое неизменно

И подвластно течению звезд.

Ждут носилки сто лет у причала,