Елена Аушева - Заветная тетрадь. Сборник стихотворений

Хранится в ящике стола
Заветная тетрадь.
Пишу в ней больше, чем слова.
Кому бы показать,

Как череда неровных строк,
И мысли вьется нить.
Как время капает в песок,
Кипит желанье: жить!

Я с лиц срываю маски прочь,
Мне истина видна.
Вновь дышит откровеньем ночь —
Прозрачна и светла.

Тесны для мира моего
Бумажные листы,
Хочу другим открыть его,
И хорошо, коль ты

Коснёшься трепетной рукой
Исписанных страниц,
Где все идут своей тропой,
Других не видя лиц.

И заблестят глаза росой,
Туманом новых дней,
Ты просто скажешь:
– Хорошо…
И станет мне теплей.

А вдруг по строчкам пробежишь,
Не глядя за слова?
Мой мир заполнит ватой тишь,
Я опущу глаза.

Иль скажешь (просто, не со зла),
Что будет на уме:
– А эту рифму где нашла?
Стихи – ну, так себе.

Потухнет свет, померкнет день,
Похолодеет ночь.
Мой мир завянет. Его нет!
И некому помочь.

Так трусость снова победит!
Зарою я талант —
Мой мир от всех опять сокрыт.
Прости меня, тетрадь!

Дориан, погоди. Не спеши уходить
По извилистым улицам страшного Лондона.
Мне с тобой по пути, не смотри на лицо —
В пустоте мертвых глаз жизнь червями изглодана.

Дориан, ты скажи, что ты видел на дне
Самой высшей искусственной призрачной прелести?
Все падения твои, как полет со скалы —
В щепки, навзничь, в осколки, в лохмотья и вдребезги.

Дориан, оглянись, мы – толпа мертвецов,
Разморщинены в гладкость натянутой юности.
Красотою портрета мы всласть напились,
Души ядом напоены массовой тупости.

Дориан, брось кинжал, безоружные мы.
Будь как дома под сводами арок изысканных!
В галерее зловонной портреты гниют,
Свитки новые тлеют, кроваво подписаны.

Тихо, тихо падал снег.
Звуки вязли. Окна плыли.
Шёл случайный человек,
Поседев от снежной пыли

Тихо, тихо на душе.
Припорошенной печалью.
В белом вечном витраже
Облик дамы под вуалью.

Тихо, тихо! Не спугни
Вальс беспечный снегопада.
Светятся в домах огни,
Светится в душе отрада.

Мне, сударь, душен двадцать первый век,
Зачем же опоздала я родиться?
Mon cher ami , как совершить побег,
Чтоб стать свободной белокрылой птицей?

Подумайте, мой друг, сравнить нельзя:
Бал – и тусовка в модном караоке!
А люди кто? Дворяне, знать, князья,
Манеры светские и взгляды с поволокой.

Максим, я знаю, что мне суждено
Быть девой томной, доброй, благородной!
Я там жила уже. Давным, давным-давно.
Кажусь я всем изрядно старомодной.

Представьте лишь: я в дивном декольте
Играю Моцарта с утра на фортепьяно,
Дом с мезонином. Сад блестит в росе.
Клубится пар над медным самоваром.

Когда устану, наконец, играть,
Сижу одна, рассеяно скучаю…
Максим сказал:
– Палашка, хватить спать!
Ты барину неси скорее чаю!

Мы отрекаемся от жизни,
Окованные цепью сна,
В плену уныния бессрочном
Томимся вяло до утра.
Чернеет небо обречённо
Надменным отблеском чернил.
Писатель мира был задумчив,
Чернильницу вновь уронил,
Запачкал сажей купол неба,
Замазал зыбкое вчера.
В плену уныния бессрочном
Томимся вяло до утра.
Наутро
Свет
Ванильный
Робкий
Растаял в дымке голубой.
В чепцах с оборками берёзки
Смеясь, качали головой.
Лиловый снег под сапогами
Запел о новом синем дне.
Мороженого жёлтый шарик
Светил искрящейся земле.

Мудрая бабушка Маня,
Соседка далёкого детства,
Глаз синевою сияя,
Выдала верное средство:

«Что ты ревёшь, дурёха?
К свадьбе не будет ссадин.
Ты смейся назло, если плохо,
Если душою изранен.

Шкура должна быть толстой,
Не чувствовать прутья и палки.
Жизнь, стрекоза, не только
Классики и скакалки!»

Размазаны слёзы с пылью.
Коленка саднит, кровоточа.
Я с жадностью залпом выпью
Воды. И скажу между прочим

Шкура должна быть толстой!

Её я склею «Моментом»,
Поверх обмотаю скотчем,
Залью сотню раз цементом.

Шкура должна быть толстой.

Стучитесь в моё пространство!
Я обрела безмятежность,
Спокойствие и постоянство.

Шкура должна быть толстой.

Рубцы набухают на сердце,
Но заперты наглухо дверцы,
Свистят в проводах килогерцы.

Шкура должна быть.

Шкурой.

Шагреневой, туго-звериной,
Серой, с подпалиной сивой,
И как-то особо красивой.

Шкура должна.

А ты шкуре
Насмерть обязан жизнью,
Прочной земной юдолью,
Пиром на вечной тризне.

Мудрая бабушка Маня
Знала про воды Стикса,
Про чешую дракона,
И подвиги Астерикса.

Живу по законам века,
Спокойно, тихо и гладко.
Зверею. И от человека
Одна лишь осталась пятка.

Воскресный светел каждый день,
Когда его встречаешь в Храме.
Малыш, взбираясь на ступень,
Вопрос задаст в платочке маме:
«Мы в гости к Богу, мама, да?»
Мать улыбнётся: «В гости, милый».
Блеск куполов дрожит в глазах,
Их освещая с новой силой.
Знаменьем крестным осенит
Себя мальчонка неумело,
Вглядится в мудрый вечный лик,
Поставит свечку он несмело.
А в церкви льётся благодать,
Курится ладан нежным звоном,
И так легко-легко дышать,
Словам внимая незнакомым.
Воскресный светел каждый день,
В нём радость чистая разлита.
Звенит ручьём, как птицы трель,
Хрустальный глас митрополита.

Слово грудь теснит —
вздохом прорастёт
О тебе, на других не похожем.
Шагом вдаль пойду —
время вспять течёт,
Я тебя тонко чувствую кожей.

В небе плещется вечная река
Облаков развевая ленты.
Проводи меня, вот моя рука!
Тротуаров цветных позументы

Мой сплетают путь
под дождём из брызг
И лучей низко-красного солнца.
Покажи свой мир,
мой Ханты-Мансийск!
Он молчит. Чуть заметно вьётся