Елена Аушева - Заветная тетрадь. Сборник стихотворений

По траве – тропа,
лестница – к холмам,
Деревянных ступеней скрипка.
Чайка режет тишь, воды льёт Иртыш,
Добрый дед протянул с улыбкой

На руках муксуна – щедрая земля
Не одно поколенье вскормила.
Мне, рыбак, пора ждёт Ассоль меня!
«Марш славянки» – опять проводила!

Машет долго вслед, вот уж много лет —
В ней судьбы вижу я отраженье.
Старый светел храм, он напомнит нам:
Ждут нас вечно любовь и прощенье.

Здравствуй, князь Самар!
Отпылал пожар
Битв далёких в земле Югорской.
Слышу бубна звук, новый вижу дар
«Дух огня» меня манит к подмосткам.

Углубившись в плащ, вечный Ваня наш
Чародейски пред дверью кружит,
Смотрит на хай-тек,
в двадцать первый век,
Здесь театру и ныне служит.

Я идут пешком: ввысь растут дома,
Заслоняя заборы и ставни.
Чумы из стекла, блеск на куполах,
Перемешаны и полноправны.

Ты беспечно юн, ты так мудро-стар,
Охраняют тебя духи кедров.
Воздух сладкий пью, как густой отвар,
Завернувшись в сиянье ветра.

Чёрным золотом пусть
ты с лихвой богат,
Но богатством иным одарен.
Ты мне дорог, как друг,
и как старший брат
Ты единственен. И уникален.

Ночь. Деревня (гласит так легенда).
Всполох углей. Играют меха.
Освещенный багрянцем, Климентий
Стук услышал. Швырнув лемеха,

Грозно крикнул:
– От дел отрываешь!
Что так поздно? Давай, проходи!
Обождёшь чуть.
– Вот так ты встречаешь
Гостью ночью? – Застыло в груди,

Как от лютого холода сердца,
Пробежал вдруг озноб по спине!
В кузне жаркой не может согреться:
Тень фигуры с косой на стене.

Балахон грязно-серого цвета,
Капюшон всё скрывает лицо,
– Ты за мной? Дай дожить до рассвета! —
И жене написать письмецо…

Смех растрескался хрипло и сухо:
– Ты живи. Не к тебе я пришла!
– Так чего тебе надо, старуха?
– Косу выправить. Сяду пока.

– Эх, дремучий! Меня ты… прости-ка!
Ну, такой, видно, я остолоп.
Знаем тоже мы гостеприимство:
Сядьте здесь. Тут удобнее. Вот!

Гостья села. Видать, прикорнула.
А Климентий, хоть братец Левши,
Сладить с простеньким делом не может:
Сил – полсилы, и как-то дрожит

Кулачище его, что, бывало,
Гнул подкову свою же не раз.
Это ль шутка. Вот это-то ново!
Провозился с косой битый час!

Всё подправил. Зазубрины. (Эх ма!
По кому ты, лихая, прошлась?!).
Все исправил в работе огрехи,
Фраза вдруг с языка сорвалась:

– Вот, примите, хозяйка, работу!
Будет легче… людей убивать.
То, что было потом, ещё долго
Будет ночью кузнец вспоминать.

– Ты! Ты думаешь – я убиваю?!
Скольких? Много? Ты знаешь число?!
Вы, вы, люди, творите такое!
Убивать – не моё ремесло.

Сразу сникла, ссутулилась горько,
Оперлась на костлявую кисть.
С острых плеч покатилась котомка:
– Был мой облик и светел, и чист,

Я была раньше юная дева,
Что цветами встречала всех вас,
Ободрить и утешить старалась,
Свет улыбки дарить, нежность глаз.

Я покой, тишину излучала,
А сейчас! Посмотри на меня!
Резким взмахом сорвав покрывало,
Проскрипела:
– Да, да, это – я!

Изможденная маска печали,
Скорбь застывшая, грустный оскал,
Вместо глаз – два колодца пустыни,
Бесконечных страданий провал.

– Это – Вы! След поступков безумных,
Что меня заставляли страдать!
Это – слёзы детей убиенных,
Это войны! Ещё продолжать?

Был наряд мой прекрасен и светел,
Кровью с грязью пропитан насквозь,
Стал он рубищем, стал неприметен,
Заскорузлым от высохших слёз.

Взгляд отчаянный я теперь прячу,
Боль терпеть – больше нет моих сил!
Да, страшна я! Но это лишь значит, —
Мир стал хуже. – Климентий спросил:

– Коль не ты, что же сталось с косою?
В чем же суть твоего ремесла?
Смерть ответила тихо, с тоскою:
– В рай тропинка совсем заросла.

Я тебе посвящаю стихи,
Чтоб ты помнил судьбу декабриста.
Лягут грязным бесстыдством грехи
Идеала перфекциониста.

Прорастает крупица ума
Среди сладких плодов дебилизма.
Растворяют пастели тона
Жуткий холод абстракционизма.

Наплевать, что гармонии нет
В дикой скачке детей футуризма.
Безобразный, противный памфлет —
Время позднего постмодернизма.

На подоконнике – нитка
Белых жемчужных бус,
Старый пергаментный свиток,
Заученный мной наизусть.
Последней подавится нотой
Шкатулка карельских берёз,
В строчке, больной и корявой,
Горбится старый вопрос:
Кто ты в чернеющей ночи?
Что ты средь белого дня?
Чувствую, странные очи
Смотрят извне на меня:
Ночь надевает нитку
Жёлтых фонарных бус,
В небе рисует калитку,
Стих мой твердя наизусть.

Скользко средь букв маленьких,
Щуплых и странно похожих
На одинаковых стареньких,
С лицами юных, прохожих.

Вроде бы паузы кончились, —
Бедные, вместе сгрудились,
Всё пыжились-дулись – скрючились,
Глагольными рифмами вспучились.

Рваные строки, и мысли в них —
Потёртые джинсы с дырками.
Читаю я вслух – вдруг как даст под дых!
Нерифмованными копирками.

Эрато сквозь боль улыбается.
Эвтерпа молчит с видом каменным.
Лавиной на нас изливается
Поэзии бред неприкаянный.

Застыл декабрь. Застыли облака.
Застыли древеца в платках пуховых.
Застыла жизнь, задумавшись слегка,
О разных сочетаньях: старых, новых.

Год уходящий вовсе не старик,
Он мудрый, славный, да вот только… бывший.
Он нахлобучит дедовской парик,
С мешком пойдёт, цепляясь им за крыши.

Обронит к каждой ёлке волшебства,
В пакете пёстром и коробке яркой,
А в доме стол готов для торжества,
И детвора, предчувствуя подарки,

Забудет уходящий старый год.
Мир взрослых выдохнет о прошлом тост банальный,
Что новый год, конечно, принесёт,
Удачу и достаток. И печально

Под канонаду праздничной стрельбы,
Что в небе раскрывается цветами,
Нас год оставит в мире кутерьмы,
И память прошлого в свои усадит сани.