Николай Ушаков - Избранная лирика

он наблюдал,

как вдалеке пылали,

занятнее, чем дровяной сарай,

товарные составы на вокзале.

И лётчик гнал домой,

но аппарат

вдруг разучился облаками реять.

И лётчик гнал домой,

и был он рад,

что падает за наши батареи.

А ты пришёл сюда —

среди аллей

остановись,

прохожий торопливый,

подумай о полёте голубей

и о земле —

упрямой и ревнивой.

1925

Московская транжирочка

1

Зима любви на выручку —

рысак косит,

и ах —

московская транжирочка

на лёгких голубках

замоскворецкой волости.

Стеклянный пепел зим

стряхни с косматой полости —

и прямо в магазин.

Французская кондитерша,

скворцам картавя в лад,

приносит,

столик вытерши,

жемчужный шоколад.

И губы в гоголь-моголе,

и говорит сосед:

— Транжирочка,

не много ли? —

И снова

снег

и свет.

2

А дед кусать привык усы,

он ходит взад-вперёд:

иконы,

свечи,

фикусы

густая дробь берёт.

Он встретил их, как водится

сведя перо бровей,

и машет богородицей

над женихом

и ей.

Короновали сразу их,

идёт глухая прочь

над пухом

и лабазами

купеческая ночь.

3

Меж тем за антресолями

и выстрелы

и тьма:

крутою солью солена

московская зима.

Бескормицей встревоженный

и ходом декабря,

над сивою Остоженкой

вороний продотряд.

Под ватниками курятся

в палатах ледяных

сыпного

и recurrens’а*

грязца

и прелый дых.

За стройками амбарными

у фосфорной реки

в снегах

чусоснабармами

гремят грузовики.

Метелица не ленится

пригреть советский люд,

и по субботам ленинцы

в поленницах

поют.

4

Московская транжирочка,

хрустя крутым снежком,

спешит своим на выручку

пешком,

пешком,

пешком.

На площади у губчека

стоит чекист один.

— Освободите купчика,

* Возвратный тиф.

хороший господин.

Захлопали,

затопали

на площади тогда:

— Уже в Константинополе

былые господа.

5

А там нарпит и дом

ищи;

и каждый день знаком -

каретой скорой помощи,

встревоженным звонком,

и кофточками старыми,

и сборами в кино,

случайными татарами,

стучащими в окно.

Вчерашним чаем,

лицами

сквозь папиросный дым,

и...

наконец, милицией

над пузырьком пустым.

1927

Вино

Г.В. Шелейховскому

Я знаю,

трудная отрада,

не легкомысленный покой —

густые грозди винограда

давить упорною рукой.

Вино молчит.

А годы лягут

в угрюмом погребе, как дым,

пока сироп горячих ягод

не вспыхнет

жаром золотым.

Виноторговцы — те болтливы,

от них кружится голова.

Но я, писатель терпеливый,

храню, как музыку, слова.

Я научился их звучанье

копить в подвале и беречь.

Чем продолжительней молчанье,

тем удивительнее речь.

1926

Мастерство

Пока владеют формой руки,

пока твой опыт

не иссяк,

на яростном гончарном круге

верти вселенной

так

и сяк.

Мир незакончен —

и неточен, —

поставь его на пьедестал

и надавай ему пощёчин,

чтоб он из глины

мыслью стал.

1935

Харьков

Харьков слышит гул родных

орудий.

Гул всё громче.

Звук разрыва сух.

Превратились в слух

дома и люди,

и деревья

превратились в слух.

«Ждём», — как будто говорит

Сумская.

«Ждём», — соседний произносит сад.

Головы всё ниже опуская,

на балконах

мёртвые висят...

— Ждём, — живые повторяют люди.

Пепельною ночью,

сизым днём

Харьков слышит гул родных орудий,

мужественный голос:

«Мы идём!»

За противотанковыми рвами,

за скрещением дорог,

вдали

Харьков вырастает перед нами.

Мы идём,

мы входим,

мы вошли.

1943

С новосельем!

Ночь, как бархат, сад на три квартала, в листьях и алмазах небеса.

Вальс

(Москва его передавала)

через Брянские

летел

леса.

Вальса мелодический горошек

рассыпался в Киеве ночном,

где в одном из золотых окошек

танцевали

граждане

вдвоём.

Не было здесь никакого бала,

просто меж верёвок и рогож

на квартире новой танцевала

пара дорогая —

молодёжь:

архитектор юный, лаборантка.

Закружилась улица сама

возле Государственного банка —

фонари,

деревья

и дома.

А за ней — соседняя — другая,

а за ними — стриженый лужок,

задевать который избегая,

гладил

горку

автоутюжок.

Каждая в алмазной пелеринке,

ниже — на Крещатике — тогда

начали вальсировать рябинки,

тонкие рябинки,

в два ряда.

Добрые заборы Киевстроя

пританцовывали в стороне,

оттого что там — на горке — двое

танцевали

в золотом

окне.

Не было здесь никакого бала,—

соответствующий стих нашёл:

радио хороший вальс играло,

и на сердце

было

хорошо.

Танцевали двое танец скорый,

танцевала их двойная тень.

С новосельем вас, друзья танцоры!

Ночь как бархат,

славный будет день!

1951

В газетном комбинате

Пройдёмся шагом скорым

по комнатам большим,

по длинным коридорам

и в юность побежим!

Прикажем мыслям:

«Правьте

полёт свой в даль годов».

Нас в «Комсомольской правде»

печатает Костров.

И реплики,

и шутки,

и спор,

как пир горой...

Меж нами юный Уткин,

Багрицкий молодой —

романтики сторонник,

седая голова...

Обсела подоконник

безусая братва.

Внизу Черкасский Малый,

Никольская у ног.

Мы все провинциалы,

но дайте песням срок.

И эти песни надо

не долго ожидать, —

светловская «Гренада»,

дементьевская «Мать»!

Такое нынче время,

так молодо оно,

что никакое бремя

давить нас не должно.

Что ж, старики,

ну, что ж мы,

а ну,

а ну,

а ну,

весёлою подошвой

нарушим тишину.

Докажем молодёжи,

старинные друзья,

что стих у нас надёжен,

что без него

нельзя,

что нужен он,

как воздух,

как хлеб

и как вода,

что думами

он в звёздах,

хоть на земле

всегда.

КНИГИ Н. Н. УШАКОВА

(Библиографическая справка)

«Весна Республики», Москва, «Молодая гвардия», 1927.

«Лето» (стихи для детей). Киев, «Культура», 1928.

«Тридцать стихотворений», Москва—Ленинград, ГИХЛ, 1931.

«Самое простое», Киев, Коммуна писателей, 1931.

«Горячий цех». Москва. «Советская литература», 1933.

«Календарь». Москва, «Молодая гвардия», 1933.

«Избранные стихи». Москва, Гослитиздат, 1935.

«Мир для нас». Москва, Гослитиздат, 1935.

«Земляки». Киев, Держлiтвидав, 1937.

«Путешествия». Москва, Гослитиздат, 1940.

«Правое дело». Ташкент, Госиздат УзССР, 1942.