Александр Твардовский - Стихотворения. Поэмы

Разговор идет как разговор-описание, рассказ, воспоминание, диалог, а вместе с тем — анализ, размышление. Очень накоротке, но без. фамильярности и даже без интимности, откровенно, но с полным самоконтролем, даже иногда излишним. И о самом себе поэт говорит обычно как бы немножко со стороны. Вообще это беседа рассудительная, чаще неторопливая, то сжатая до афористичности, то обстоятельная, иногда кажущаяся многословной. На самом деле поэт просто думает вместе с собеседником, вместе с нами. Это процесс живого течения мысли, чувства, с пристальным вниманием к подробностям, деталям, переходам. Поражают постоянные переходы от непринужденной беседы-рассказа к очень метким, емким афоризмам, как бы самопроизвольно рождающимся из этой беседы [2] Многие из них уже вошли в общенародное сознание, стали поговорками, афоризмами, крылатыми словами. Несколько примеров: «Бой идет не ради славы, ради жизни на земле», «Тут ни добавить, ни прибавить», «Как ни трудно, как ни худо — не сдавай — вперед гляди», «А всего иного пуще не прожить наверняка — без чего? — Без правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, как бы ни была горька», и т. д: и т. п. .

Его речь пластична, она очень богата красками, запахами, звуками густо населенного мира. Мы видим «розоватую пену» березового сока со свежих пней, «голубой» весенний пар над полями, «грузного грача» над первой бороздой. Зрительные образы удваиваются точными сравнениями. Хуторок, который стоит на крутой горочке, издали похож на «кустик», лысый дед — на «бубен». Не меньше богатство звучаний и тонкость слуха. На целой симфонии звуков построено стихотворение «Сельское утро». В другом месте поэт слышит, как «свежо, морозно, вкусно заскрипел капустный лист». А запахи? Твардовский замечает, что летняя деревенская пыль ночью пахнет «золой», что молодой березовый листик «пахнет смолкою», ощущает, что «погубленных березок вялый лист… как сено, из-под дождика душист», рисует целые картины запахов — «Сапогами пахнет, потом, // Мерзлой хвоей и махрой». Образы зрительные, звуковые и т. д. накладываются друг на друга. Например, в «Василии Теркине» замечательное описание леса в «полдень раннего июня»: «Молодой, густой, смолистый, // Золотой держался зной» и «мешался» «у земли» «в спокойной чаще хвойной» «с муравьиным духом винным». Сочетание разнообразных чувственных образов переходит здесь в своеобразную метафору — характеристику «зноя» как некоего одушевленного существа; «зной» имеет запах, цвет, вещество, возраст. Но Твардовский никогда не ограничивается только яркостью этих сложных предметных описаний. Он всегда включает их в «текучее вещество личности» и в «текучее вещество» всего потока жизни. Картина леса в «Василии Теркине» получает многослойную стереоскопическую и вместе с тем подвижную глубину, потому что это картина не только леса, но и воспоминаний о детстве, о родных местах, о мирной человеческой жизни народа, которая противостоит ужасам войны. Воспоминания привязаны к определенному месту и времени: к раннему июню, именно к полдню, именно к тому месту, где «мальчонкой однажды» искал теленка. И завершается описание деталью зрительной, очень вещественной и вместе с тем несущей метафорическое и богатое психологическое содержание: «Светлой каплею смола // По коре нагретой елки, // Как слеза во сне текла». Заметьте — не просто слеза, а «слеза во сне». К сравнению подключен целый мир переживаний, которые связаны с общим как бы «психологическим» состоянием этого леса в жаркий июньский день, когда зной «пьянил, склоняя в сон». Это и сон леса, и сонливость человека в лесу, и суммарный образ детских снов, и сон воспоминаний на фоне ужасной яви войны. Такие емкие детали озаряют и сплетают в узел большие ряды событий и переживаний. Они очень характерны для Твардовского» Они и очень точны, конкретны, и очень многозначны, ассоциативны.

Эти детали, образы превращаются в различные, так сказать, психологические ряды переживаний и действий людей. Сопоставление этих рядов вызывает своеобразные, типичные для Твардовского, психологические и «поведенческие», метафоры. «И как будто дело делал, // Шел ко мне. Убить меня». Сопоставлено несовместимое — работа и убийство, и это сопоставление глубоко вскрывает и ужас войны, и деловитое бессердечие фашистского солдата и контрастирует с противоположным значением «войны — работы» советских воинов. Психологические ряды и сравнения развиваются, выстраиваются в сложные, но стройные системы. Так в «Переправе» трагизм и героизм гибели передан совместным движением образов смерти и жизни. Смерть показана очень выразительной деталью: «порошит снежок им в очи». А рядом происходит — и поело смерти — движение их жизни: «еще паек им пишет первой роты старшина», «А по почте полевой // Не быстрей идут, не тише // Письма старые домой». Наглядность этого движения подкреплена деталью — воспоминанием о прошлом — «Что еще ребята сами // На привале при огне, // Где-нибудь в лесу писали // Друг у друга на спине». И завершается параллельное движение — контраст опять-таки удивительно емкой, озаряющей, психологической метафорой: «Спят бойцы. Свое сказали // И уже навек правы. // И тверда, как камень, груда, // Где застыли их следы». Мертвые ведут себя, как живые. «Правота» бойцов и «твердость» застывших следов подчеркивают необратимость, вечность смерти и вместе с тем бессмертие бойцов, отдавших жизнь за правду.

Такие слитные системы и потоки сопоставлений проходят через все стихи Твардовского, начиная с таких, как «Гость». Твардовский изображает эти потоки с проникновенной и деловитой точностью. Но из этой точности рождается своеобразная метафоричность, ассоциативность, многозначная реалистическая символика. Это роднит поэта с опытом поэзии XX века, поэзии эпохи бурных общественных событий, с ее напряженностью, размахом разрывов и отдаленных соответствий, с подчас особой многозначностью слова и мысли. Но в ряду поэтов XX века Твардовский сделал принципиально новый шаг к поэзии углубленной конкретности, к новой поэзии действительности, — в том смысле, в каком употребляли этот термин Иван Киреевский и Белинский, говоря о Пушкине.

Поэзия Твардовского — это поэзия новой действительности, поэзия жизни и труда советских людей, поэзия нашей современности и нашего движения в будущее. Так родилась поэзия многоголосья и многоликости людей и событий, лирико-эпической истории современности. Поэзия нового народа, ставшего сознательной исторической личностью, ответчиком за все на свете. Поэзия самого процесса становления такой личности во всем его «крутом и жестком поте». Отсюда — новый синтетизм художественного метода, новый тип стихотворений и поэм, с их жанровой свободой, нечувствительными переходами лирики в повествование и наоборот, с их новым жанром свободного рассказа «с середины». Синтез лирического, повествовательного и драматического начала в поэзии. Синтез метафорического и точного, вплоть до «документальности», слова. Синтез пластического и аналитического изображения, с некоторым преобладанием аналитического начала. Расширение площадки поэзии — искусство вместить в сердце поэта «все дни и дали». Новая поэзия диалектики «текучего вещества» жизни, времени, личности и ее устойчивых ценностей, поэзия дороги и дома. Поэзия подъема и трудностей в формировании социалистического чувства личности, чувства коллективной личности, духовного роста трудового человека. Именно это отразилось и выразилось в поэзии Твардовского, в ее предельной конкретности, трезвой и вдохновенной правде, в поэзии, идущей вместе с нами по сложным путям времени.