Антология - Советская поэзия. Том первый

Поэтический эксперимент занимал большое место в творчестве В. Хлебникова, Н. Асеева, П. Тычины, С. Чиковани. Экспериментальной работой над словом увлекались многие поэты, но у многих уже и тогда сквозь напластования броских новаций проглядывала своя национальная языковая традиция. Пословицы и поговорки, присловья и присказки, летописи и старо-русские сказания, «Житие» протопопа Аввакума и «Слово о полку Игореве», собрания Кирши Данилова и былинный эпос — вот что связывало творческие искания лучших русских поэтов с национальными корнями и что оберегало их от нигилистического опровержения традиций. Такие же связи были и у П. Тычины, С. Чиковани, но уже со своими национальными традициями.

Вместе с тем, например, Н. Асеев, как, впрочем, и некоторые другие, разделяя принципы лефовских теоретиков, где-то в глубине души уже тогда чувствовал, что власть классических традиций устойчива. (Послание «А. А. Ахматовой» — 1924 г. — глухо говорит об этом.)

Увлечение формальными экспериментами, активная деятельность формалистических школ, с одной стороны, и вульгарно-социологической критики — с другой, на какое-то время внушили молодому поколению (по крайней мере, части его) предубежденное отношение к классическому наследию. Но к 30-м годам в русской поэзии наступает заметное разочарование в экспериментальной работе над стихом, обозначается более пристальный интерес к классике, в первую очередь к А. Пушкину (П. Васильев, Б. Корнилов). Даже опыт В. Маяковского демонстрирует «успокоение» экспериментального формотворчества. То же самое происходит с П. Тычиной, С. Чиковани, Н. Заболоцким. Поэтическое освоение современности, осознание труда как творчества, созидания красоты обогащают эстетические позиции М. Рыльского («Сквозь бурю и снег», «Звук и отзвук»). Проблема освоения и обновления традиций в тесной связи с современностью стала одной из главных в книге Е. Чаренца «Эпический рассвет» (1930).

Когда отшумели споры 20-х годов, стало ясно также, что в период «бури и натиска» молодая советская поэзия впитывала в себя и опыт М. Лермонтова и Н. Некрасова, ощутила влияние их мощного гражданского пафоса. Классическая поэзия — не только русская, но и украинская, грузинская, армянская, белорусская, азербайджанская, узбекская, таджикская — приобретала новую аудиторию.

Действительность 30-х годов, строительный пафос первых пятилеток, социалистические преобразования в деревне, культурная революция настойчиво обращали поэзию к конкретным явлениям жизни, к насущным проблемам дня. Ими жил весь народ. Они вторгались в поэзию. Поэт же не мыслился вне жизни.

(С. Вургуни Перевод с азербайджанского А. Адалис)

Первая пятилетка привела в движение огромные массы народа, они перемещались главным образом из деревни, «из захолустья» в город, на рудники и в шахты, на фабрики и заводы, а молодежь особенно привлекали новостройки. Эта всеобщая «охота к перемене мест», вызванная горячим стремлением быть там, где трудно, где нужнее всего рабочие руки, не оставила безучастными и писателей, поэтов. Поездки по стране стали для них одной из форм творческого поведения, приближали к их героям и читателям, к многообразным обстоятельствам общественного бытия.

Н. Тихонов, В. Луговской и Г. Санников вместе с прозаиками Л. Леоновым, Вс. Ивановым и П. Павленко совершают поездку в Туркмению, в результате которой появились такие заметные явления поэзии, как книги «Юрга» и «Большевикам пустыни и весны». Для Н. Тихонова «Юрга» стала этапом преодоления фантастической экзотики, нарядности и красочной пестроты в пользу реалистической точности и лаконичной бытовой детали, умения находить героическое в обыденном. В. Луговскому же поездка помогла очеловечить символику конструктивистского толка. В его стихи вошел материальный мир, люди и животные, предметы труда и быта.

Это только один пример.

На стройки и в колхозы устремились писатели всех республик. А кроме того, участились взаимные визиты, — в одиночку и целыми группами, делегациями писатели ездили из республики в республику, знакомясь с жизнью и литературой братских народов, налаживая постоянные взаимосвязи, в частности, переводческое дело, сыгравшее неоценимую роль в укреплении единства советской многонациональной литературы.

Украинские писатели, например, ездили не только в Донбасс и на Днепрострой, в колхозы и на поля Украины, но и на Магнитку и в Кузбасс, в Закавказье и Среднюю Азию, в Москву и Ленинград. С. Чиковани месяцами живет в колхозах, на предприятиях и в малодоступных горных уголках Грузии. М. Миршакар едет на строительство Вахшской ГЭС и работает там секретарем комитета комсомола и редактором газеты. М. Турсун-заде и другие таджикские поэты отправляются на строительство Ферганского канала и Большого Памирского тракта. Поэты Средней Азии — постоянные гости на строительстве Турксиба. М. Джалиль ездит к каспийским рыбакам, а его сверстник татарский поэт М. Сюндюкле работает на шахтах Донбасса, где ему помогает творчески самоопределиться русский писатель Б. Горбатов.

Важнейшим завоеванием поэзии является дальнейшее освоение интернациональной темы. Предпосылкой к этому были успехи социалистического строительства, культурная революция в стране, преодолевание национальной замкнутости, ограниченности, мешавших общекультурному развитию. Теперь поэзия проявляет пытливый интерес к жизни и культуре других наций, выходит на всесоюзную арену. Об этом можно судить даже по адресам и названиям стихотворений. Например, С. Чиковани и Г. Табидзе пишут стихи об Армении, а А. Акопян — поэму «Тифлис», стихотворение «К пятнадцатилетию Советской Грузии», М. Бажан пишет «Стихи из Узбекистана», а Уйгун — «Ветры Украины», М. Рыльский — цикл «В Азербайджане» и т. д. Но это внешняя, хотя и важная, примета.

Куда более существенно то, что изменился характер поэтического осмысления темы. Патриотизм в образном, эстетическом качестве и в семантическом значении приобретает эпитет советский . Чувство национальной обособленности уступает место чувству дружбы народов и интернационального братства трудящихся. Это и определяет нравственный и идейный облик поэта, его лирического героя.