Антология - Советская поэзия. Том второй

Сад я видел в Бомбее,
висящий над зеркалом вод,
Описать невозможно
его несказанных красот.

В изумрудной воде
день и ночь отражается он,
То сиянием солнца,
то светом луны напоен.

Из ветвей, как живые,
изваяны львы и слоны,
Птицы сказок старинных
из листьев изображены.

Чьи искусные руки
соткали волшебный ковер?
Весь в росе, словно в жемчуге,
дремлет древесный узор.

То два сада. Зеленый один,
а другой голубой.
Сад один в высоте,
а в зеркальном заливе другой.

Вдруг железный корабль чужеземный
с заката приплыл
И тяжелой броней
отражение сада разбил.

Этих чуждых людей
разве в гости ты звал, Хиндустан?
Иль тебя охранять
переплыли они океан?

Придавили, измутили
лазурь твоей чистой волны.
Черной тенью покрыли
лицо твоей ясной луны.

Гори, поэт, — из теплоты горенья
Бери, поэт, свои стихотворенья.

Ты видишь сталь? Она прошла сквозь пламя.
Ты видишь даль? Она горит, как знамя.

Есть ремесло у солнца и поэта:
Творить тепло, творить источник света.

Дом без тепла — разрушенный могильник,
И без тепла не нужен мне светильник.

И сердце без тепла подобно камню,
И песня без тепла не дорога мне.

Нет без тепла цветения живого,
И без тепла мертво любое слово.

Смех без тепла, хотя б звенел он звонко,
Подобен колыбели без ребенка…

Гори, поэт, и, пламенем зажженный,
Твори, поэт, грядущего законы!

«Любовь, и стих, и сталь — одной породы:
Им нужен, чтобы жить, огонь свободы.

Пусть сердце у тебя пылает печью, —
Тогда согреешь душу человечью.

Горящей речью, вольною, как пламень,
Вдохнешь дыханье жизни даже в камень.

Гори, чтоб век твой не был даром прожит:
Жить без огня любовь твоя не может!

Твое господство признаю. Чего еще ты хочешь?
Когда пою — тебя пою. Чего еще ты хочешь?
На имя записал твое — и подпись я заверил —
И жизнь мою и смерть мою… Чего еще ты хочешь?

Тебе известно, что рабы всегда восстать готовы,
Сломать колодки, и сорвать в тюрьме свои оковы,
И вырваться, кипя, шумя, из тесного ущелья,
Как вольнодышащий поток, на путь широкий, новый.

А я — тот раб, который рад своей нелегкой доле.
Чем жить на воле без тебя, мне лучше жить в неволе.
Захочешь — превращусь в ничто, захочешь — я прославлюсь.
К чему здоровье без тебя? Хочу страдать от боли!

Я верностью тебе храним… Чего еще ты хочешь?
Я от тебя неотделим. Чего еще ты хочешь?
У всех по-разному любовь берет свое начало.
Я начал с именем твоим… Чего еще ты хочешь?

Не помню я, осиротевший рано,
Обличия земного твоего,
Ни цвета глаз, ни очертаний стана,
Ни грусти, ни улыбки — ничего.

Твой след ищу, как в мареве тумана,
А где найти — не ведаю того.

Черты твои какими в жизни были?
Об этом я расспрашивал старух
И камень на кладбищенской могиле,
Листву и травы, обратив к ним слух.

Мне старица рекла, что ты имела
С лепешкой смуглой схожее лицо,
Что родинка у края губ темнела
И гибок стан был, словно деревцо.

Поведала другая из крестьянок:
— Мы дважды в день коров доили с ней.
— Ко мне она являлась спозаранок
Умыть лицо, — пролепетал ручей.

Гора сказала: — С облаком бок о бок
Мой склон не раз мотыжила она.
— Носила платье, — похвалился хлопок, —
Из моего простого волокна.

Вздохнул репей: — Жестоких ран немало
Ее ногам я наносил в траве. —
Пропел родник: — Шла по воду, бывало,
Она, держа кувшин на голове.

Призналась туча: — Солоней, я помню,
Всех слез моих была ее слеза. —
И молвил гром: — Она пугалась молний,
В грозу боялась поднимать глаза.

Перед двумя властителями духа,
Чьи имена адат и шариат {2} 2 Стр. 8. Шариат — совокупность юридических и религиозных обрядовых норм, основанных на общих правилах ислама. Изложены в Коране (священная книга ислама, содержит изложение веры, правила нравственности) в отличие от адата , основанного на обычном праве. ,
Была ты, мать, как пригорошня пуха,
Беспомощна всю жизнь свою подряд.

И прятала лицо в платок узорный,
И пред муллою твой немел язык.
Увенчанный стихом, нерукотворный
Тебе я в сердце памятник воздвиг.

Поток реки, подобный сабле голой,
И отчего гнезда любую пядь,
И флаг тюльпаноогненный над школой
Люблю, как ты мне завещала, мать.

Пусть голос твой, преодолев забвенье,
В моей строке звучит, пока живу,
Вновь пожилую женщину селенья
Я матерью при встрече назову.

Другим стал мир, моя река,
А ты все та же, та же,
И не узнаешь кишлака,
А ты все та же, та же.

И дожил я до седины,
А ты все та же, та же,
И начал век облет Луны,
А ты все та же, та же.

Ладью ночей качать слегка ты не устала,
И снова в звездах ты, пока заря не встала.
И, облачаясь в облака, ты, как бывало,
В горах о скалы рвать бока не перестала.

Хмельной верблюдице под стать, свернешь куда-то,
Каскады брызг швырнув опять на камень ската.
Не привыкать тебе бывать в крови заката,
И ты готова саблей стать для азиата.

Как хорошо рассвет встречать с тобою рядом,
В объятьях женщину держать, лаская взглядом,
В траве с друзьями возлежать над водопадом
И все досады забывать, назло досадам.

Беря со снежной высоты свое начало,
Слезы младенца чище ты, острей кинжала.
И схожи с седлами мосты, чтоб ты являла
Тех кобылиц лихих черты, каких немало.