Анна Баркова - Возвращение: Стихотворения

Вышел Иван из вагона
С убогой своей сумой.
Народ расходился с перрона
К знакомым, к себе домой.

Иван стоял в раздумье,
Затылок печально чесал.
Здесь, в этом вокзальном шуме
Никто Ивана не ждал.

Он сгорбившись двинулся в путь
С убогой своей сумой,
И било в лицо и в грудь
Ночною ветреной тьмой.

На улицах было тихо,
И ставня закрыли дома,
Как будто бы ждали лиха,
Как будто бы шла чума.

Он шел походкой неспорой,
Не чуя усталых ног.
Не узнал его русский город,
Не узнал и узнать не мог.

Он шел по оврагам, по горкам,
Не чуя натруженных ног,
Он шел, блаженный и горький
Иванушка-дурачок.

Из сказок герой любимый,
Царевич, рожденный в избе,
Идет он, судьбой гонимый,
Идет навстречу судьбе.

Я, задыхаясь, внизу
Тихо, бесцельно ползу.
Я навсегда заперта,
Слово замкнули уста.
Здесь тишина мертва,
Никнет больная трава.
А наверху, над собой,
Вижу я облачный бой.

В исступления, в корче судорог
Завертит она, закрутит
Злого, доброго, глупого, мудрого,
И любовь, и совесть, и стыд.

Распылается всеми пыланьями,
Все знамена порвет в тряпье,
И кровавыми тяжкими дланями
В прах сотрет и развеет всё.

От восторга немея и ужаса,
С визгом крохотного зверька,
Вся планета, качаясь, закружится,
И рванутся обратно века.

Христианское, первобытное,
Всё совьется в один клубок,
И соскочит планета с орбиты
И метнется куда-то вбок.

Вместе с истинами и бреднями,
Вместе с ложью любимой своей,
И в пространстве черном, неведомом
Встретит суд, предназначенный ей.

Ощетинилась степь полудикая
Караганником, жесткой травой.
Нищета, и раздолье великое,
И волков вымирающих вой.

Сушит сердце жара сухая,
Побелела от соли земля.
Жаркий ветер, озлясь, колыхает
Над арыками тополя.

Непонятно-родное, немилое,
Небеса, словно белая сталь.
Там когда-то одна бродила я,
Близоруко прищурившись в даль.

Выйдешь в степь, и ветер повеет,
Воздух острый, полынный настой…
Знай, что дышишь ты силой моею,
Моей давней степной тоской.

Знай, что я далеко, но вижу я,
Вижу степь через нашу пургу.
Что не вымерзло и не выжжено,
Я в душе до конца сберегу.

Восемь лет, как один годочек.
Исправлялась я, мой дружочек.
А теперь гадать бесполезно,
Что во мгле — подъем или бездна.
Улыбаюсь навстречу бедам,
Напеваю что-то нескладно,
Только вместе ни рядом, ни следом
Не пойдешь ты, друг ненаглядный.

Не сосчитать бесчисленных утрат,
Но лишь одну хочу вернуть назад.
Утраты на закате наших дней
Тем горше, чем поздней.

И улыбается мое перо:
Как это больно все и как старо.
Какою древностью живут сердца.
И нашим чувствам ветхим нет конца.

Я не в русской рубашке Иван-дурак,
А надел я лакейский потрепанный фрак.
Выдает меня толстый широкий нос,
Да мужицкая скобка седых волос,
Да усмешка печальнее, чем была,
Да песня, что хрипло в даль плыла.
Да сердце стучит в засаленный фрак,
Потому что забыть не может никак.

Надо помнить, что я стара
И что мне умирать пора.
Ну, а сердце пищит: «Я молодо,
И во мне много хмеля и солода,
Для броженья хорошие вещи».
И трепещет оно, и трепещет.
Даже старость не может быть крепостью,
Защищающей от напастей.
Нет на свете страшней нелепости,
Чем нелепость последней страсти.

Как дух наш горестный живуч,
А сердце жадное лукаво!
Поэзии звенящий ключ
Пробьется в глубине канавы.
В каком-то нищенском краю
Цинги, болот, оград колючих
Люблю и о любви пою
Одну из песен самых лучших.

Сохраняют и копят люди.
Я схвачу — и скользит из рук.
Пусть меня за неловкость судит
Каждый встречный, и враг, и друг.
Вероятно, я виновата
/И мне все отвечают: ты!/,
Что меня довели утраты
До свободной, святой нищеты.
Что крутое и злобное время,
Исполняя завет судеб,
Разлучает меня со всеми,
Отравляет мне чувства и хлеб.

Опять казарменное платье,
Казенный показной уют,
Опять казенные кровати —
Для умирающих приют.
Меня и после наказанья,
Как видно, наказанье ждет.
Поймешь ли ты мои терзанья
У неоткрывшихся ворот?
Расплющило и в грязь вдавило
Меня тупое колесо…
Сидеть бы в кабачке унылом
Алкоголичкой Пикассо…

Смотрю на жизнь с недоуменьем,
С наивной жадностью детей
Приглядываясь к пестрой смене
Людей, событий и страстей.

И я сама, актер-любитель,
Игрою своего лица
Любуюсь, как привычный зритель,
Не забываясь до конца.

И ощущаю я порою
Всю нереальность наших мук.
Наверно, даже смерть героя —
Удачный театральный трюк.

А в грозном торжестве победы
Я чувствую, лукавый раб,
Что победитель будет предан,
Что он устал и очень слаб.

И на кровавую потеху,
На важность нашей суеты
Смотрю с жестоким детским смехом
С моей пустынной высоты.

Что-то вспыхнуло, замерло, умерло,
Загоревшись до самых звезд.
Отнесли за каким-то нумером
На унылый тюремный погост.

Это всё? Или было посмертное
Продолженье какое-нибудь?
Если было, я им пожертвую,
Мне не жалко его ничуть.

Будут старые вина литься,
Прозвучит поминальный тост.
Прах мой, будешь ли ты шевелиться,
Проклинать арестантский погост?

Что за дело мне, что болваны
Зашибут на мне честь и деньгу
И разлягутся на диванах,
Ну, а я коченею в снегу.

Не гнию, распадаясь, не тлею, —
Вековая хранит мерзлота.
И не знают вина и елея
Искаженные смертью уста.