Михаил Созинов - Не считая лет

Я сто раз от ее косы
буйну голову уносил.

Был доверчив, наивен,
прост.
Пред тобою я — чист и прав…
— Ну, прощай, мой пес!..
Он подполз,
мертвой хваткой вцепился в рукав.
Упираясь в кочку, скуля,
стал тянуть из болота меня…
Опоздала, смерть,
я не твой!
Сапоги сняла — подавись!..
Я в лесу, на снегу, босой,
но готов сражаться за жизнь.
Буду жить,
не считая лет:
я собачьей болью отпет!

Пенную,
клокочущую брагу
выплеснуло разом из оврагов —
безрассудно, яростно, хмельно.
Цветоносным маем пахнет терпко.
В пойме перепуганные вербы
ощупью отыскивают дно.
Половодьем света,
блеском, гулом,
каждою воронкой и волной
и меня, как вербу, захлестнуло,
замотало шалой новизной.
Я хожу
по тающим дорогам,
я ношу нетающей тревогу,
ожиданьем заливает грудь.
Бьется в окна голубая птица,
и туманов непросохших ситцы
ночью мне покою не дают.
На рассвете
жарко тянет вальдшнеп,
крыльями разбрызгивая высь…
Хоть на миг забудь, что будет дальше,
но весне и сердцу подчинись.

Не девушке ли
в скупости сердечной
я сделал зло, не понимая зла?
Не роще ли редеющей?
Не речке ль,
что, обмелев, до моря не дошла?
Не замутил ли правды
пустословьем?
Не получил ли что-то не в черед?
Не растоптал ли редкое гнездовье
той птицы, что сегодня не поет?
Когда уверен,
что не тронут грозы,
и ты непогрешим,
и чист зенит,
легко пройти, и не заметить слезы,
и отвернуться сердцем от обид…
На росстани дорог
стою, как витязь,
вполне прозревший, без меча и лат.
Кому я сделал больно?
Отзовитесь!
Откройтесь — перед кем я виноват.
Без скидок
на условия и время,
все тот же — не силен, не знаменит
приму вину — мучительное бремя,
и постараюсь честно искупить.

Приложи ее к уху
и стой:
в многослойном приглушенном хоре
ты услышишь, как бьется прибой
у нее в перламутровом горле.
Сколько лет
с безделушками в ряд
в этой комнате, тихой и сонной…
Как стеклянные, волны звенят,
и ревут штормовые муссоны.
Слышен склянок
отчетливый бой,
скрип грот-мачты в безбрежном просторе.
…Я вот так же
наполнен тобой,
как рапана пронизана морем.

По-летнему
зори лучисты,
и август уйти не спешит.
Но первые желтые листья
срываются тихо с вершин,
на травы
в измятости волглой
ложатся к подножью берез.
Все дни своей жизни недолгой
прожили они на износ.
Все лето
ни грозы, ни ветры,
ни ливней тяжелый накат
не смяли их, рвущихся к свету,
тянувшихся вверх, в облака.
Царапнет
тревогою острой
паденья печальный обряд.
Не просто живому, не просто
уйти, не познав сентября…
Срываются листья покорно
и падают — жизнь протекла,—
бросают на отчие корни
последние капли тепла.

…Слушай,
сделаем иначе:
сядем в поезд и — на дачу.
Сказка ночи, тишины.
Что возьмем?
Консервов банку,
чаю, хлеба полбуханки
и кусочек ветчины.
С электрички
в полвосьмого —
прямо в юность, в лес сосновый,
полный шорохов и снов.
Как снежком запахнет вкусно!
А какая воля чувствам:
ни огней, ни голосов.
Я уверен:
будешь рада
походить тропинкой сада
раз и два.
Куда спешить?
Шаг упруг. Сильнее плечи.
И тебя коснется вечность
очищением души.
Постоим
под синей бездной,
вспоминая строй созвездий,
позабытых так давно.
А когда-то изучали,
уходя в поля ночами
после взрослого кино.
А потом
растопим печку,
на столе пристроим свечку,
стол накроем без хлопот.
Без речей, без шумных тостов,
откровенно, тихо, просто
вспомним весь прожитый год…
А какое пробуждение!
Утро
словно день рожденья.
Снегом щеки обожжет.
Днем уже знакомой трассой
мы вернемся, как из странствий,
в новый город,
в новый год.

Режут ветры здесь
бритвами острыми.
Давит слезы из камня мороз.
И лежат снеговые простыни
до горячих июльских гроз.
Но на скалах,
над козьими тропками,
на обрывах кремнистых пород
уцепилась вислянка неробкая,
зеленеет и нежно цветет.
И, обжившая
голые гребни,
где идут ниже ног облака,
сине щурится в дикое небо
изумленною каплей цветка.
Щедро вымыта,
скупо согрета,
не поступится верою в лето,
не уступит гранитный карниз.
Позавидуешь скромности светлой,
позавидуешь жадности этой —
каждой клеткой
держаться за жизнь.

Дай мне, жизнь,
до самого заката,
как всегда ходил я, дошагать:
легким, крепким и молодцеватым,
слышимым для друга и врага…
Чтоб была
незыблемой Россия,
чтобы на земле не меркнул день,
все я отдал — молодость и силу,
ничего не требуя взамен.
Падал навзничь,
но не на колени.
И горел, не покидая строй,
рядовой большого поколенья,
беспощадно смятого войной.
Мы в горниле бойни
выжгли страх свой,
поднялись у смерти на пути.
Как же мне пред молодыми —
дряхлым,
сгорбленным и немощным идти?
Промолчим
о болях и обидах.
Памяти — наш твердый шаг и след,
чтобы те, кто вышел и кто выйдет,
знали,
как прошли мы по земле.

От взрывов вздрагивают нары.
Песок с наката словно дождь…
Я просыпаюсь, рядом шарю —
ищу одежду, обувь, нож.
Я помню: складывал все это
здесь, в головах, и возле ног…
Ни пистолета, ни планшета,
ни шлемофона, ни сапог…
Кричу и сам себе не верю:
в землянке пусто,
нет ребят.
Плечом высаживаю двери
и вижу: черно-красный ад.
Разрывы. Грохот.
Дым как вата.
В земной коре глухая дрожь.
Где самолеты? Где ребята?
Куда бежать — не разберешь.
Бегу, и падаю,
и боком
ползу.
Кричу — беззвучен рот.
А на меня заходит «фоккер»,
враз из обеих пушек бьет.
Разрывы справа.
А, промазал!
Я резко влево — недолет.
Я снова вправо: врешь, зараза!..
А он все кружится и бьет…
Разрыв. Огонь.
Ударом в спину
взрывная бросила волна…
…И просыпаюсь…
Чертовщина!..
Опять ты снишься мне, война!

Друзья мои, однополчане,
товарищи-фронтовики,
скажите,
снится вам ночами
война, рассудку вопреки?..
Нам всем одна досталась доля:
перловый суп из котелка,
с восьми — недетские мозоли
и боли в сердце — к сорока.
Все было так,
а не иначе.
Так будь ты проклята, война!..
…Фронтовики при встречах плачут.
Не забывается она!..
Я столько лет молчал об этом.
Чем оправдаться? Что я ждал?
Все меньше нас на белом свете,
кто в черном небе воевал.
Нет,
Не могу я быть спокойным,
когда земле грозит беда.
Здесь слово, как патрон в обойме,
не будет лишним
никогда.