Ирина Ратушинская - Вне лимита. Избранное

По пустыне асфальта,
По тверди —
Нестынущий след
Оставляя,
Сбиваясь,
Защиты просить не умея —
Мы уходим, бежим, задыхаемся…
Нет
Впереди Моисея.

Вот он над нами — их жертвенный плат,
Мазаный кровью.
Выйди пророчить мор и глад —
Никто и бровью…
Стоит ли спрашивать, что тебя ждет
На повороте?
Молча Кассандра чаю нальет,
Сядет напротив.
Молча постелет,
Заштопает рвань, кинет на кресло,
Молча разбудит в бездонную рань
И перекрестит.
Нет еще колера для твоего
Смертного флага.
Больно уж молод — да что ж, ничего!
Гож для ГУЛага.

Что-то грустно, и снов не видно.
Не дождусь рассвета и встану,
И надену свой старый свитер,
И уйду собирать каштаны.

Карий глянец косматых парков —
Ни за что ни про что награда —
Бесполезней царских подарков
И бездомней ветра и града.

Ах, невысохшие цыплята!
Пересмеиваются — кто подымет?
И толпятся стволы как шляхта —
В пышной щедрости и гордыне.

Разорившись, пустив по ветру
Горы золота, звон и пламя —
Ни единой не дрогнут веткой
Под калеными холодами!

Прорастая сквозь юг России
Из расстрелянных поколений —
Не допустят пасть до бессилья
Гефсиманских слез и молений.

Не позволят забыть осанку,
Не изменят и не устанут.
Я за тем и приду спозаранку,
Я приду собирать каштаны.

Сколько мне ни приходится смахивать снег
С беспризорных скамеек —
Но я не привыкну к вашей зиме,
Хоть иной не имею.
Я не стану убийцу отчизною звать —
И другой не желаю, и этой.
Не признаю ваш суд,
Не приму от раба благодать —
У раба ее нету.
И любую облаву раскиньте — уйду,
И убейте — с пути не вернете.
И подслушайте, что там —
В последнем бреду —
Все равно не поймете.

Ну возьми же гитару,
Возьми на колено свое,
Как ребенка —
И струны потрогай.
И склонись к ней щекою,
И гриф охвати, как копье —
Всей рукой.
Остальное от Бога.

Через несколько дней
Я забуду мотив и слова
И уйду
В сумасшедшее лето.
Мне охватит колени волной —
И морская трава
Перепутает
Вечер с рассветом.

А потом —
За снегами снега —
Все тесней и тесней
Полетят
На опальные крыши.
И за сотни ненужных земель
И потерянных дней
Неужели
Тебя не услышу?

Я с твоей телеграммой
В пути разминусь, прилечу —
И на миг
Задохнусь у порога…
Ну возьми же гитару,
Настрой —
И помедли чуть-чуть.
Помолчим
Перед дальней дорогой.

Не для меня византийский наклон
Лика.
В ересь впаду — подбородок превыше
Плача.
Ты, мой ручной, уж не думаешь ли —
Стану
Горе являть, ублажая судьбу
Воем?
В прах упадать — не моему
Стану!
Да не предстану, разлуку свою
Пряча.

Вот и снег загрустил —
Отпусти обессиленный разум,
Да покурим-ка в форточку,
Пустим на волю хоть дым.
Прилетит воробей —
И посмотрит взыскательным глазом:
«Поделись сухарем!»
И по-честному делишься с ним.
Воробьи — они знают
К кому обращаться за хлебом.
Пусть на окнах двойная решетка —
Лишь крохе пройти.
Что за дело для них,
Был ли ты под судом или не был!
Накормил — так и прав.
Настоящий судья впереди.
Воробья не сманить —
Ни к чему доброта и таланты.
Он не станет стучать
В городское двойное стекло.
Чтобы птиц понимать,
Надо просто побыть арестантом.
А коль делишься хлебом —
Так значит и время пришло.

Сия зима умеет длиться,
И нет болезни тяжелей.
И чашу декабря — налей! —
В слепых домов лепные лица
Плеснуть — застынет на лету!
И грянет голосом студеным,
Снежком в окно — стекольным звоном —
Но звон увязнет за версту.
И вновь под белыми мехами,
Под ватным бредом за окном —
Неизлечимое дыханье
О винограде вороном.

На моей печи
Не поет сверчок.
У меня в ночи
Лишь огня клочок.

На моем плече
Не ночует плач.
На моей свече
Язычок горяч!

От ее луча
Мне печали нет…
Поворот ключа.
Через час — рассвет.

Как стеклянный шарик — невесть куда закатиться,
Уж кто-кто, а они всегда пропадают бесследно.
В самом трудном углу не найти — лишь пыль
на ресницах,
Паучок в сундуке да кружок от монетки медной.

Закатиться, я говорю, где никто не достанет —
Там стеклянные шарики катятся по ступеням,
То ли сумерки, то ли ветер между мостами —
Словом, странное место, где я не отброшу тени.

Выше горла уже подошло: закатиться —
Ото всех углов, сумасшедших лестниц и комнат!
Не писать, не звонить. Ну разве только присниться,
Как потерянная игрушка, которую днем
не вспомнят.

Под черным зонтиком апреля
Промокнуть к вечеру успев,
С гусиной кожей онемев,
Вернуться в дом, чтоб отогрели,
И отругали за разбой,
И в бабушкин платок укутав,
Сказали: «Впрочем, Бог с тобой!
Какие могут быть простуды
У этих лайдаков? Апрель!
Пей молоко и марш в постель!»
Но «марш» лукаво затянуть,
И под шумок забраться в кресла —
И в королевском праве детства
Над томом Пушкина заснуть.

С польским грошиком на цепочке,
С ветром шляхетским по карманам
По базару иду, базару
Против солнца, сегодня в полдень.
Я молчу почти без акцента:
Не прицениваюсь, не торгуюсь,
Потому что солнце слезится
То зеленым — а то лиловым,
Ударяет в голову звоном,
Как цыганское ожерелье,
Как медведь, под бубен по кругу
Ходит, грошики собирает.
Вот я кину свой грошик в шляпу,
Обезьянка мне вынет счастье —
И пошлю я его по ветру,
Не читая.
А что с ним делать,
Раз кириллицей — мое счастье?
Разве только пустить на волю…
Ох, оно б меня отпустило!

В идиотской курточке —
Бывшем детском пальто,
С головою, полной рифмованной ерунды,
Я была в Одессе счастлива, как никто —
Ни полцарства, ни лошади, ни узды!

Я была в Одессе — кузнечиком на руке;
Ни присяг, ни слез, и не мерить пудами соль —
Улетай, возвращайся — снимут любую боль
Пыльный донник, синь да мидии в котелке.