Борис Смоленский - Моя песня бредёт по свету...

Может быть, именно испанская трагедия наложила решающую печать на формирование романтического юноши, пылкого и серьезного, яркого и еще по-молодому необузданного — Бориса Смоленского. Я написал «необузданного» и задумался над смыслом этого слова. А ведь юность и всегда должна быть такой. Лишь с годами мы сами на себя надеваем ту или иную узду. Она помогает нам идти не сворачивая по той или другой дороге, но зато как порой хочется и сорвать ее! Но куда там! А молодость не разбирает — скачет, машет головой на всякие околичности, иногда и ломает буйну голову, но берет порой легко такие препятствия, которые после обходишь с раздумьем и осторожностью. Вообще говоря, как уже задолго до меня было сказано, «золотая сорвиголова».

Вот это ощущение у меня родилось, когда я читал стихи Бориса Смоленского. По-молодому неровные, но легко хмелящие, как еще не перебродившее вино, они оставляют в душе лишь один горьковатый осадок. Понятно какой: безмерно жаль, что так рано погиб талантливый человек. Тут уже ничего не поделаешь, но с тем, что он оставил после себя, можно многое сделать.

Его поэтический темперамент, внутренняя динамичность вылились в афористические строфы стихотворения о поэзии «Ремесло». Разнообразны стихи размышлений, настроений. Которые несли отпечаток времени и судьбы поэта. Глубоко патриотично звучат слова о тех, кто защищал берега советского Севера.

На фронте Смоленский готовил первую книгу стихов для Петрозаводского издательства. В нее вошло все написанное им и в 1941 году: фрагменты поэмы о Гарсиа Лорке, лирика, песня батальона, которая полюбилась однополчанам Смоленского, стихотворный текст первого «окна» Карело-Финского ТАСС и другое.

К сожалению, погибла и эта тетрадь…

Не буду подробно разбирать отдельные стихи или отрывки из незавершенных поэм Смоленского. Могу лишь сослаться на высокую оценку, которую им дали его учителя Н. С. Тихонов и П. Г. Антокольский.

Свою рецензию я кончу стихами самого Бориса Смоленского:

Эти строки оказались грустно пророческими. Концовка их о самом себе, а начало как будто (нарочно не придумаешь) о будущем читателе.

Жизнь длиной в двадцать лет и три месяца оборвалась 16 октября 1941 года. Погиб почти весь батальон в тяжелом бою, остался на карельской земле и рядовой боец Борис Смоленский. Тогда это называлось — Петрозаводское направление. Дважды до того успел Борис побывать на Севере: в 39-м и 40-м годах его призвали на флот. Но в силу стечения многих сложных обстоятельств снова оказывался в Ленинграде, где в ту пору учился на водительском факультете института инженеров водного транспорта. Казалось бы, осуществлялась мечта, заполонившая его еще с детства, — он станет капитаном дальнего плавания…

Но несмотря на то, что Север встречал юношу неласково, он написал свои лучшие строфы именно о нем, об озерной стране — Карелии, о тех, кто готов схватиться с врагом в Баренцевом море.

Тогда же в черновиках появились две строчки, как предвестие нерассеявшихся тревог:

Ничего из написанного Смоленским в армии, на фронте не вернулось к живым, кроме писем. Там, где-то близ Медвежьегорска, осталась — увы, ненайденной — полевая сумка, в которой лежала почти готовая рукопись первой книги. Он предназначал ее для издания, обещанного в Петрозаводске. Но его стихи уже в ту пору знали наизусть многие молодые москвичи и ленинградцы, увлекавшиеся поэзией.

Из всего написанного Смоленским напечатано при его жизни было только 24 строки. Они сложились у Бориса в августовский военный день, который он почти случайно провел в столице Карелии Петрозаводске.

13 августа 1941 года Борис писал в Москву:

«Сегодня испытал забытое наслаждение, читая на всех углах „Окно Карелофинского ТАССа“ — здешнего РОСТА. Посредине — сводка Совинформбюро, по бокам — две больших, в треть листа карикатуры с 24 строками, а подписи — мои. Я был, когда „Окно“ выходило из-под типографской машины, радовался по-щенячьи. Отвык ведь. Первый гонорар, забыв про все, передал весь в фонд обороны».

Духовный опыт поколения, самым юным «краем» которого среди молодых поэтов оказался Борис, был необычайно велик, и это обозначилось в даровании юноши, в характере его нелегкой предвоенной жизни и даже в том, как он преодолевал трудности первых месяцев войны. Интенсивность жизни сказывалась во всем: в раннем возмужании, в умении на деле проявлять высокие бескомпромиссные мерила. А отмерено Смоленскому было всего двадцать. И теперь хотя бы пунктиром нужно обозначить хронику его жизни.

Первые странствия, начало ранней детской самостоятельности, привычка заботиться прежде всего о других, душевная щедрость в дружбе — все это связано с отцом, одним из известных журналистов «Комсомольской правды» и деятельным сотрудником многих других газет. Моисея Смоленского очеркисты звали Кэпом, или Штурманом четырех ветров, и это «звание» перешло к сыну.

Борис брался за любую работу, чтобы помочь оставшимся близким. И упорно писал стихи, веря, что это и есть его основное призвание, кроме моря. В тот год Борис рвался в Испанию: «Теперь там передний край схватки с фашизмом», и он гневно читал мне на ходу, раскачиваясь, как моряк, свои стихи, написанные против фашистского диктата и тирании.

Захлебываясь словами, он торопился рассказать про судьбу гениального испанского поэта Федерико Гарсиа Лорки, которого всего за два года перед тем фашисты расстреляли близ гренадской дороги. Борис учил испанский язык, чтобы понимать и переводить Лорку.

Пройдет короткое время, и появятся вольные переводы Смоленского из Гарсиа Лорки. Они прозвучали по радио и в 1939 году были приняты к изданию.