Борис Ковынев - Борис Ковынев. Избранная лирика

Рукава засучены,
Шапки набекрень,
И звенят уключины:
«Трень, трень, трень».
Вдруг темнее олова
Хлынули валы,
Наклонили головы,
Словно волы.
Небо рукомойником
Брызнуло не впрок.
Соловьем-разбойником
Свистнул ветерок.
На рога подхвачена
Лодочка. Беда!
Пьянствуют в складчину
Ветер и вода.
— Вертимся, кружимся...
Дело табак! —
Заметался в ужасе
Молодой рыбак.
Поглядел на лодочку.
— Братцы, не могу!
У меня молодочка
Есть на берегу.
Шустрая, бодрая,
Жаркая — ух!
Баба крутобедрая,
Новгородский дух. —
Волны лодку вздыбили,
Встали горой.
— Не уйти от гибели, —
Простонал второй.
— Тяжела неверная
Доля рыбака.
Дома ждут, наверное,
Старика!
Пьют чаек с вареньицем —
Не до чая тут,
Лодочка накренится —
И капут. —
Третий пристанища
Не имел нигде.
Он сказал: — Товарищи,
Хорошо в воде.
Буря не визжала бы
У подводных скал... —
Тут четвертый жалобы
Эти услыхал.
И рука четвертого
Властно поднялась:
— Кто скулит?
За борт его!
Слазь!
Вздумали в беспутицу
Петь за упокой.
Голова закрутится
От песни такой.
Что ж, что волны пенятся,
Трутся о бока!
Не в любви с вареньицем
Счастье рыбака.
Парни вы рослые,
Черт побери!
Ну-тка, двинем веслами!
Раз! Два! Три!
Двигай да вытаскивай,
А не то беда!
...Скоро станет ласковой
Буйная вода.
Вишь, в дали сиреневой
Вспыхнул бережок.
Легче, не накренивай
Лодочку, дружок...
...Этот путь нерадостный
Лют, но широк.
В грудь сорокаградусный
Льется ветерок.
Ветерок что водочка —
Пей, да не пьяней!
Ой, как мчится лодочка!
Четверо в ней.

Четыре дня тянулся бой,
Потом настал момент,
Когда ни хлеба, ни обойм,
Ни пулеметных лент.
Остались только мертвецы
Среди суровых скал...
Республиканские бойцы
Ушли за перевал.

Все было тихо, но в ночи
Еще дымился зной,
И камни были горячи
От ярости дневной.
Вдруг кто-то двинулся ползком
По щебню и траве...
Лицо засыпано песком,
И кровь на голове.
Ручей звенит издалека:
— Напейся, человек! —
И вот на голос ручейка
Ползет Хуан де Вег.
Уже вблизи ручей поет.
Все ближе... Наконец!
Припал к воде и жадно пьет
Контуженый боец.
Такая вкусная вода
Бывает только в снах...
И вдруг он видит — вот беда! —
К ручью идет монах.
«Ах, черт! Скорей бы уползти...»
— Куда ты? С нами бог!
Я помогу тебе.
— Пусти!
— Я многим уж помог...
— Но ты предашь меня, чернец,
Как делают везде
Монахи.
— Нет, я твой отец.
Ты сын мой во Христе...

Святой отец взглянул любя:
— Доверься мне вполне.
Что это, сын мой, у тебя?
— Граната!
— Дай-ка мне. —
Слеза любви с его лица
Скатилась на пустырь,
И он повел с собой бойца
В старинный монастырь.
Монах идет тропинкой вниз,
Монах заходит в сад,
И на его руке повис
Контуженый солдат...
В лицо пахнули слизь, и сырь,
И плесень трех веков.
Был тих и страшен монастырь
На фоне облаков.
С его надменной высоты
На монастырский сад
Глядели древние кресты,
Как триста лет назад.
Тут в келье в прошлые века
Лимонным майским днем
Монах пытал еретика
Клещами и огнем.
Скрипели двери в погребах,
И звякали ключи.
Тут ведьм сжигали на кострах
Святые палачи.
— Входи, не бойся, дорогой!
Я твой отец теперь. —
Монах ударил в дверь ногой...
И распахнулась дверь.
Навстречу звон штыков и шпор
И запах колбасы,
Глядят на пленника в упор
Фашистские усы.
Святые лики на стенах,
Солдаты у двери...
— Вот вам «язык», —
Сказал монах. —
Я выиграл пари.
Я знал, где надо подстеречь.
Я житель этих мест.
Чего не может сделать меч,
То может сделать крест.
— Подлец! —
Сказал Хуан де Вег
И плюнул в чернеца.
В ответ усатый человек
Взял за руку бойца.
— Я в свой отряд тебя приму,
Но будь и ты мне друг.
Скажи, любезный, почему
Вы отступили вдруг?
Ведь вы уже теснили нас,
Загнали в пустыри.
Наверно, кончились у вас
Патроны? Говори!
Или вы просто обмануть
Хотели нас опять:
Завлечь в капкан,
Отрезать путь
И всех перестрелять?
Молчишь? —
В глазах фашиста мгла, —
А ну-ка, говори! —
Нагайка пленника ожгла
И раз, и два, и три.
Ослабли мускулы в ногах,
Но сердце как гранит.
— Держу пари, —
Хрипит монах, —
Что он заговорит.
От инквизиторских времен,
Любезный герр барон,
У нас остался инструмент.
Заговорит в момент.
Он лезет вверх, под самый свод,
Проворный, как паук,
И через миг на стол кладет
Орудия для мук.
Приборы пыток на столе.
Окно, решетка, сад...
Как будто время на сто лет
Подвинулось назад.
— Для рук, для глаз, —
Хрипит монах, —
Для вырывания жил. —
И тут же рядом второпях
Гранату положил.
Рванулся к ней.
Но пленник вмиг
Схватил ее и вот:
Барон проглатывает крик,
Монах, как бык, ревет.
А с неба грохот жестяной.
Чей самолет летит?
За монастырскою стеной
Веселый звон копыт.
Затем скрипит дверной карниз,
Звенит щеколда и...
Он опускает руку вниз.
В дверях стоят свои!

За окошком летят снежинки,
Но не трогает вас мороз,
Вы играете на машинке,
Как на клавишах виртуоз.

Все поэты поют о домнах,
О величье полярных льдин,
Только ваших рекордов скромных
Не воспел еще ни один.

Ни один еще не возвысил
Этих пальцев нелегкий труд.
Эту музыку букв и чисел...
И лирический «Ундервуд».

Туфли новые и перчатки
Я надену в пригожий час
И для «срочной перепечатки»
Принесу вам стихи о вас.

Вы положите жестом гордым
Ваши пальцы на «Ундервуд»,
И лирические аккорды,
Будто лебеди, проплывут.

Перед вами бумаги груда.
Ноют пальцы, но ничего!
Вы не пленница «Ундервуда»,
А властительница его.

Есть на бульваре телефон,
Но только занят вечно,
Весну обслуживает он:
Любовь всечеловечна.

Иду звонить.
Но вот те на!
Опять закрыта будка!
И за стеклом стоит «она».
На сердце незабудка.

— Так ты придешь?
Когда придешь?
Скорей, я жду, любимый! —
Слагает оду молодежь
Любви неистребимой.
Мне в девять надо позвонить,
Но не стучу я в будку.
Латунная связала нить
«Его» и «незабудку».

Их разговор — струна в ладу.
Мелодии не трону.
И я, задумавшись, иду
К другому телефону.

Я был в бреду, и ты сказала мне
Словами книг и тонкого приличья,
Что я дикарь,
Таящий в глубине
Былых времен звериное обличье.

Но ты поверь,
Почувствуй и поверь,
Что каждый зверь по-своему мятежен,
Что иногда и настоящий зверь
Бывает тих и даже очень нежен.